Оттенки

— Вероятно, я уже не помню. Но после этого я долго стыдился своих брюк, меня так и подмывало сбросить их и разгуливать с голыми ляжками, босиком, в длинной рубахе, как в детстве… А теперь у меня — Хелене. Она тоже не любит меня, она думает лишь об одном: как бы ей поскорее выйти замуж, боится остаться старой девой, жаждет стать женой ученого мужа, потому что ученые мужи у нас сейчас в моде. Но с Хелене мне легче, чем с двумя первыми: она мне почти совершенно безразлична.

— Всего три? — спросила Тикси.

— Разве мало? — осведомился в свою очередь Лутвей.

— Вроде бы… для такого мужчины, как ты.

— Вообще-то их больше было, но эти три — самые главные, эти оставили след.

— И Хелене?

— Боюсь, как бы она не оставила самого глубокого следа — Хелене возьмет мою душу.

— Так, теперь все в порядке, — сказала Тикси, поднялась с кровати и положила одежду Лутвея на стул. — А ты что, и не собираешься вставать?

— Уж очень хорошо лежать вот так и думать. Подойди еще ко мне.

Девушка остановилась возле постели.

— Присядь, — сказал Лутвей, схватив Тикси за руку.

— Нет, нет, тебе пора подниматься. Не забывай: трубки и я или деньги и Хелене… Да и об одежде подумай, ведь скоро она истреплется… вся, вся.

— А ты?

— Сейчас речь не обо мне.

— Ты сердишься?

— Нет, зачем же.

— Расстроилась?

— Не знаю. Может быть, это к лучшему.

— Ты была добра со мною.

— Я отдала, что имела…

— В том-то все и дело, именно это и заморочило мне голову… Ты сумасшедшая девица, если хочешь знать — глупая девица…

— Не надо об этом… вставай.

Лутвей попытался обнять Тикси, но она отбросила его руки и выскользнула из-за ширмы.

3

Лутвей поднялся с постели. Ожидая, пока он умоется, Тикси присела к столу, открыла первую попавшуюся ей в руки книгу и словно бы погрузилась в чтение.

Но Тикси не читала и, глядя в книгу, не видела ни одной буквы, — она подводила итог прожитой жизни. Итог этот был незначительным, более того — жалким, но это был итог ее жизни.

У Тикси тоже было свое детство, хотя она и выросла на городской окраине, там, где душные комнатенки, зловонные коридоры, пыльные и грязные улицы, замаранные товарищи по играм, пьяные мужики, распутные женщины, заразные болезни, насекомые; у Тикси тоже были свои воспоминания, мечты, идеалы, стремления и грезы о счастье; Тикси тоже окружала сложная жизнь с ее соблазнами и опасностями.

Да, с опасностями! Тикси еще едва начала формироваться как женщина, когда под ноги ей бросили первый большой камень, о который она споткнулась. И по сию пору при воспоминании о том времени по телу Тикси пробегает дрожь — переживать это вновь даже в мыслях страшно. После этого Тикси долгое время боялась мужчин.

Но она росла, присматривалась к миру и к людям, училась разбираться в подругах, узнавала, как они приобрели то или иное украшение, кто им его купил, кто подарил, завела более приличные знакомства, обнаружила, что на свете существуют красивые слова, мужчины, которые при встрече вежливо кланяются и приподнимают шляпу…

В душе девушки пробудилась жажда радостей жизни, все было соблазном — и взгляды, и рукопожатия. Может быть, какое-нибудь из увлечений, казавшихся вначале лишь игрой, в конце концов закончилось бы замужеством, если бы Тикси не познакомилась со студентом университета Лутвеем… с тех пор прошло уже почти полтора года… и это знакомство перечеркнуло все, что было, все что могло быть. Возможно, с него лишь и началась жизнь Тикси…

Нравился ли ей Лутвей? Просто ей было хорошо с ним. Желала ли она его? Просто она не в силах была отказать ему, если он чего-нибудь просил. Да, конечно, когда в один прекрасный день Лутвей заявил, что хочет получить от нее все, сам же не может обещать ей ничего, — да, в тот день Тикси было не очень-то весело, и еще много-много ночей после этого она не могла смежить веки.

Лутвей казался ей человеком необыкновенным, — может быть, потому, что он был студентом и это заставляло подруг Тикси поглядывать на нее с завистью. Возможно, в ее чувстве к нему была известная доля любопытства, а может быть, и честолюбия, желания покрасоваться с ним рядом в пику тем, кто смотрел на Тикси сверху вниз. Кто знает. И все же, если бы Лутвей не вел себя так, как он себя вел, если бы не разговаривал с Тикси так, как с ней до той поры никто не разговаривал, весьма вероятно, Тикси вышла бы замуж за долговязого слесаря, того самого, который до сих пор все еще домогается ее согласия, и, может быть, стала бы уже матерью.

Лутвей же говорил только о любви… звал ее к себе только ради любви. Дескать, они будут как птички на ветке: петь, если сыты, грустить, если голодны.

И Тикси полетела на его зов, точно птичка, и, точно птичка, пела, щебетала и прыгала.

Жалеет ли она об этом? Нет, но ей грустно. Она чинила одежду парня, латала его рубашки, штопала носки и словно бы пришила к нему себя самое… пришила в то самое время, когда она беспрестанно должна была повторять себе: не надейся, не мечтай о несбыточном.

Каждое движение иглой словно бы прошивало живую ткань его и ее, каждый стежок словно бы становился одним из звеньев той цепи, которая приковывала их друг к другу.