Отвергнутая

Старуха сидела на лавке возле своей древней, покосившейся избушки, и смотрела подслеповатыми глазами вдаль. Время от времени она вздыхала, сплетала между собой длинные, скрюченные пальцы, а потом опять клала руки на колени. Старуха ждала. Она, хоть и была глуха на одно ухо, всё же слышала крик, пронёсшийся не так давно по лесу. Она слышала крик, а значит, нужно сидеть и ждать. И старуха ждала.

И вот, наконец, между деревьями показалась высокая, широкоплечая фигура. Мужчина подошёл к избушке и, тяжело дыша, положил к ногам старухи свою ношу. Старуха даже не взглянула на окровавленную, бездыханную женщину. Она сверлила маленькими прозрачными глазками великана. Потом губы её ехидно скривились, и она прошепелявила беззубым ртом:

– Чегой-то? Неуж явился?

Ванька неподвижно замер напротив старухи, виновато опустил голову.

– А исхудал-то как, батюшки мои! Будто год не жрамши!

Старуха прищурилась и всплеснула руками.

– Да на тебе и места-то живого нет! Весь избитый, изрезанный. Как будто тебя через мукомолку пропустили.

Ванька нетерпеливо поёрзал на месте, взглянул исподлобья в злое старухино лицо и замычал, указывая взглядом на Прасковью.

– А зачем ты мне приволок эту бабёнку? Я помогать не буду, даже не проси! Напомогалась ужо, хватит.

Старуха, наконец, взглянула на Прасковью и снова всплеснула руками и цокнула языком.

– Ох, дак она ещё и на сносях! Забирай её и уноси прочь отсюдова! Уноси, уноси, я даже глядеть на неё не хочу! Где ты только подобрал её?

Старуха отвернулась и пошла к своей кривой избушке. Ванька снова замотал головой, замычал громче и стал бить себя кулаком в грудь.

– Чегой говоришь? Твой, что ль, ребятёнок у неё в животе?

Старуха остановилась, цокнула языком, взглянула на Прасковью, а потом подошла и склонилась над ней. Несколько раз шумно втянув в себя воздух, старуха нахмурилась.

– Ладно, коли твой ребятёнок, подсоблю ему из живота выползти. Но потом ты уведёшь их обоих отсюдова. Понял? Нельзя им здеся быть.

Ванька кивнул головой. Старуха склонилась к Прасковье, приложила ухо к её животу и пожевала беззубым ртом.

– Костёр разведи, да котелок с водой нагрей. А я пока схожу за снадобьями. Ох, не было печали, да тебя лешие примчали!

Старуха пошла к избушке, недовольно ворча себе под нос. Когда она вышла обратно, держа маленькую корзинку в руках, Ванька сидел на земле и, наклонив голову к Прасковье, слушал её дыхание.

– Давай отходи, хватит нюни распускать. Иди пока хвороста мне, что ль, набери, дальше ужо не мужская забота будет.

Ванька неуклюже встал и побрёл к лесу, ссутулив плечи. Старуха, кряхтя и охая, опустилась на землю, согнула в коленях ноги Прасковьи и задрала вверх рваный подол её платья. Прищурившись, она глянула туда, откуда должен идти ребёнок.

– Ой да, глаза-то ничегошеньки ужо не видят! Чай не молодка, сто двенадцать годков! – прошепелявила она. – Ну ничего, обойдуся руками, руки-то всё помнят.

Она стала ощупывать Прасковью рукой, шепча себе под нос:

– Перевёртыш перевернися-ка,Перевернись, перевернися-ка.

Перевёртыш перевернися-ка,Перевернись, да не вывернися-ка.

Она повторила это несколько раз, медленно и осторожно переворачивая ребёнка внутри Прасковьи. Затем, вытерев окровавленную руку ветхой тряпицей, старуха взяла из корзины пучок сухих трав, растёрла их в руках, капнула на ладонь тёмного масла и стала растирать получившейся смесью опустившийся книзу большой живот роженицы.

– Ничего, милая, сейчас ты у меня быстрёхонько разродишься! – прошептала старуха. – Уж в родах-то я кой-чего толкую!

Приподняв голову Прасковьи, она влила в её приоткрытые губы несколько капель снадобья, и вскоре Прасковья застонала, открыла глаза.

– Ну, милая, пошло? Давай-ка, сопли не жуй, а тужься! Ребёнка-то я поправила, сейчас выйдет как миленький. Ты, главное, тужься, что есть мочи. Уж расстарайся! – возбуждено заговорила старуха.

– Кто вы? – прохрипела Прасковья.

– Я-то? – усмехнулась старуха. – Я бабка этого дурака Ваньки, который тебя сюда притащил.

Прасковья зажмурилась, покраснела от натуги и закричала от боли. Она чувствовала, что изнутри её будто разрывает на части, но непонятно откуда взявшаяся старуха крепко держала её за руку и приказывала тужиться ещё и ещё.

– Я думала, что Ванька – сирота, – после очередной потуги сказала Прасковья.

– Давно он от меня убёг. Так что сирота и есть, – отведя глаза в сторону, произнесла старуха.

– Почему же он сбежал от вас? – прорычала Прасковья, чувствуя, как очередная схватка накрывает её непереносимой болью.

– Обижается на меня, дурак, – ответила старуха, гладя по часовой стрелке живот Прасковьи.

– На что? – закричала Прасковья, часто и тяжело дыша.

– А на то, что я в своё время жизнь ему облегчила, подсобила кой в чём. Ты давай-ка, бабонька, языком не болтай, а тужься что есть мочи!

– Ааааа! – закричала Прасковья, не в силах больше говорить.