Ответ

История, казалось, предала забвению дело Фаркаша и вернулась к обычной повестке дня; полгода вокруг профессора не было никаких толков. Газеты молчали о нем точно так же, как о его племяннике Миклоше, устроившем дебош в редакции, что приписано было в осведомленных кругах, с одной стороны, его юношеской необдуманности и горячему нраву, с другой же стороны — благоговейному уважению к дяде. Геза Шике, избитый им журналист, неделю пролежал в больнице на горе Яноша, в четыреста шестой палате, по соседству с собственной супругой, потом опять сел к своему редакционному столу. Премьер-министр Бетлен вернулся из Гааги и укатил в Рим. Йожа Меднянская, оперная дива, после нескольких недель блаженства дала государственному секретарю Игнацу отставку, и он тоже уехал: поколебавшись между Французской ривьерой и Гармиш-Партенкирхен, остановился на Сен-Морисе, расположенном как раз между ними.

После обильных дождей, оросивших всю Венгрию, внезапно наступили теплые дни. Под безоблачно ясным небом страны ожидался обильный урожай. В университете готовились к годовым экзаменам. Приват-доцент университета Оскар Нягуй, возвращаясь домой после заключительной лекции, заглянул в табачную лавку и попросил десяток сигарет «Мемфис». Деньги выложил на прилавок.

— Этого мало, господин профессор, — сказала ему хозяйка лавочки, вдова трансильванского беженца, директора финансового управления, жившая прежде в вагоне. — Со вчерашнего дня табачные изделия вздорожали.

— Сколько я вам должен, сударыня? — угрюмо спросил Нягуй.

— Шестьдесят филлеров.

— Каждая сигарета стала на филлер дороже?

— Именно.

— Многовато.

— Очень даже, — вздохнула она. — Не сегодня-завтра люди бросят курить.

Нягуй выудил из старого черного кожаного бумажника десятифиллеровую монетку, положил на прилавок; вдруг, передумав, ладонью смел в руку все шестьдесят филлеров и спрятал в кошелек. — Спасибо, не нужно, — хмуро проговорил он. — Я бросаю курить.

На следующий вечер он вместе с супругой ужинал у своего шурина, ректора Политехнического института. Был молчалив и жаловался на головную боль. — Что с Оскаром? — спросила после ужина хозяйка дома у его супруги. Последняя тоже была, казалось, не в духе. — Решил бросить курить, — объяснила она, — но дается ему это трудно.

— Зачем же тогда бросать?

— Денег нет, милая, — ответила супруга Нягуя. — Вчера сигареты опять вздорожали, на филлер штука. Уже не по карману.

Гости ушли рано, ректор с женой еще поболтали. — Что же, Оскару никогда не дадут кафедры? — спросила жена. Ректор задумался.

Пять дней спустя, на товарищеской вечеринке хунгаристов в подвальчике корчмы под Центральным рынком, в бывшей «Крепости Турула»^[79]

, вдруг каким-то образом зашла речь о давно забытых претензиях корпорации к профессору Фаркашу; даже непонятно было, кто именно выкопал эту тему из полугодового небытия. Ужин устроили, как на праздник убоя свиньи, со всей присущей этому празднеству провинциальной пышностью: сначала подали традиционный бульон из хребтины со слойками, далее — отварную свинину под хреном, капусту со свининой, кровяную колбасу, колбасу ливерную, жареную колбасу под лимонным и чесночным соусами, свиные отбивные, и в заключение — творожную запеканку с укропом. На ужин было приглашено тридцать человек; это были старейшие и надежнейшие члены корпорации, в основном с инженерно-механического факультета, которые в свое время все, почти без исключения, состояли в запасном жандармском отряде Политехнического института. Список приглашенных, а также чек на расходы по ужину передан был счетоводу корпорации от ректора Политехнического института, правда, себя не назвавшего и подписавшегося скромно: «Старый друг хунгаристов».

— Но как же так! — сказал кто-то, обращаясь к доктору Виктору Крайци, президенту «Хунгарии». — Этот нигилист бесчинствует в стране безнаказанно, с кафедры провозглашает анархию, тех же, кто рассуждает иначе, избивает с помощью своих еврейских прихлебателей!

— Весь еврейский крупный капитал за него, — поддержал сосед.

— Но кому, в конце-то концов, принадлежит эта страна — евреям или нам?

— Евреям!

— А кстати, что с тем заявлением, — спросил доктора Крайци его сосед, — которое ты передал в ректорат? — Ничего. — Мы не получили даже ответа?

— Пока нет.

— Прошло полгода!

— Ректор переправил его в университет Петера Пазманя, — ответил доктор Крайци, — а они там сидят на нем.

— Почему же ректор не прижмет их?

— Не смеет, старый дурак!

— Такое положение нестерпимо! — сердитым каплуньим фальцетом заверещал сосед доктора Крайци, и его лоб налился краской. — Наше заявление попросту оставляют без ответа! Кто в этом виноват? Как они смеют так грубо попирать честь и достоинство старейшей, истинно венгерской национальной корпорации?!