Ответ

Едва ушла секретарша, как служитель принес ему визитную карточку: Шимон Керечени, главный редактор утренней правительственной газеты, просил немедленной аудиенции. Игнаца охватили недобрые предчувствия. Приказав впустить Керечени, он поспешил, однако, прогнать мрачное выражение с лица, расправил морщины на лбу, открыл в широкой улыбке гнилые, изъеденные зубы, раскинул для объятия руки. — Милости прошу, добрый дружище! — пророкотал он густо и холеными пальцами, самыми кончиками, похлопал главного редактора по хилой спине. Они состояли в весьма дальнем родстве, Керечени женился на троюродной сестре государственного секретаря. — Как поживаешь, милый друг мой?

— Как живешь ты, вождь мой Лаци! — гаркнул в ответ главный редактор. Игнац смотрел на него, прищурясь. — Давненько мы не видались, любезнейший друг мой, каким ветром тебя принесло? Дурно шла карта нынче ночью? — Хуже некуда, — проворчал главный редактор. — Четырнадцать ставок банк взял!

— Только четырнадцать?

Керечени устремил на Игнаца желтые от разлития желчи глаза и без приглашения опустился в стоявшее у стола кресло. Его успехам на газетном поприще способствовала более всего редкая подвижность его зада, легко перескакивавшего с места на место: за пятнадцать лет Керечени переменил три вероисповедания и шесть политических партий. В тысяча девятьсот двадцатом, после коммуны, он сделал ставку на адмирала Хорти, сменил еврейскую веру на протестантскую; два года спустя, следом за графом Зичи, одним из вождей легитимистов, посетил жившего в эмиграции короля Карла^[77] и принял католичество; по политической линии он перепробовал редакторские кресла чуть ли не всех партий, от социал-демократической до партии национального единства^[78]. Стоило ему углядеть сколько-нибудь завидное местечко, как он немедля занимал его. Керечени прочили великое будущее.

— Ты еще не знаешь о самом последнем скандале? — взглянул он опять на Игнаца.

— О каком именно? — осторожно спросил тот.

— «Мадьяршаг».

— Вчерашняя статья?

— Сегодняшний ответ.

— То есть как? — Государственный секретарь был поражен. — Я проглядел сегодня все газеты, но ответа не видел.

Керечени щелчком выбил сигарету из лежавшей на столе золотой сигаретницы, закурил. — Сегодня под вечер в редакции «Мадьяршаг» некий Миклош Фаркаш, старший лейтенант от артиллерии, насмерть избил Гезу Шике, выпускающего этой газеты.

Игнац опустился на ближайший к нему стул. — Насмерть?

— Маленькая стилистическая гипербола, — поправился Керечени. — Насмерть не насмерть, но идиотом останется.

— Миклош Фаркаш?

— Племянник профессора университета Зенона Фаркаша, — кивнул Керечени. — Красавчик, косая сажень в плечах, усики, черные миндалевидные глаза, все машинисточки редакции сходу в него втюрились.

— Покуда он избивал Шике? — тупо спросил Игнац, которого неожиданная новость явно вывела из душевного равновесия.

— Он бил его не в редакции, а в наборном цехе, — сообщил Керечени. — Шике как раз правил там корректуру, однако старший лейтенант не поленился и отправился за ним. И странное дело, наборщики почему-то не вступились, — добавил он с ехидной усмешкой. — Должно быть, еще и злорадствовали: пускай себе пожирают друг дружку.

— Пожирают друг дружку? — машинально повторил Игнац.

— Сперва он по всем правилам представился этому Шике, — рассказывал Керечени с видимым удовольствием, — а потом отвесил ему такую пощечину, что, не будь там наборных столов, Шике грохнулся бы наземь. «За форменную клевету полагается пара форменных пощечин! — объявил, по словам свидетелей, наш герой. — Так что, пожалуйте поближе, получите вторую!» А так как Шике, по-видимому, не был к тому расположен, молодой человек сам шагнул к нему, схватил за нос, крутанул как следует и залепил вторую пощечину, в полцентнера весом. Шике попытался было защищаться, но Фаркаш выхватил шпагу и стал плашмя колотить его по голове, прогнал по всему наборному цеху, бил до тех пор, пока наш незадачливый коллега не потерял сознание.

Игнац был сражен. Его намерение тихо-мирно предать дело Фаркаша забвению вновь оказалось под угрозой. Вплетались все новые события, новые лица, новые слои общества, порождая новые столкновения интересов. — А в чем, собственно, суть обвинений в адрес профессора Фаркаша, вождь мой Лаци? — спросил Керечени. Игнац уставился на него с тревогой. — Уж не собираетесь ли и вы откликнуться?

— Замолчать эту историю невозможно, — возразил редактор. — Нельзя терпеть, чтобы журналисты подвергались смертельной опасности во время исполнения служебных обязанностей.

— Разумеется, — проворчал государственный секретарь.

— Какова позиция министерства культов в связи с предстоящим дисциплинарным разбирательством?

Игнац мгновение поколебался: он не доверял Керечени. — Министерство культов не вмешивается в автономию университета! — заявил он.

Редактор махнул рукой. — Оставим это, вождь мой! Твоя личная точка зрения?

— У меня нет собственной точки зрения, — перебил Игнац. — Я не очень осведомлен об этой истории.