Ответ

— У вас найдется свободная минутка, господин Солноки? — с робкой улыбкой спросила молодая девушка с невыразительным лицом, просто одетая; редактор никак не мог вспомнить ее имя, хотя знал, что уже встречался с ней мельком в обществе. — Мне так хотелось бы представить вас моему папе!

— Весьма польщен.

— Вон он, в углу!

Молодой редактор с сожалением оглянулся на библиотеку. — Весьма польщен, — повторил он. Фамилия девушки все не приходила ему на память. — Мне очень хотелось бы, чтобы папа познакомился с каким-нибудь писателем, — говорила девушка, — ведь он не знает ни одного живого писателя.

Редактор кисло улыбнулся. — А когда вы представите меня, будет знать?

— Ну как же! — воскликнула девушка, опустив глаза.

В углу, под пейзажем Клода Моне, подлинником, сидели двое: высокопоставленный чиновник управления финансами и еще один господин, которого молодой человек ни разу не видел ни в одном обществе. — Я рад, — сказал незнакомый господин, лениво протягивая ему руку. — Иштван Фаркаш.

Молодой человек поклонился. — Пал Солноки.

Это было все, на что он оказался способен, ибо, несмотря на свою привычку к гостиным, сейчас растерялся и молча взирал на сидевшего перед ним господина. Его голова была умопомрачительна. При огромном круглом черепе лицо казалось поразительно длинным, хотя и в ширину выглядело чрезмерным; более того, приглядевшись и мысленно убрав сверху невероятно высокий лоб, а снизу — висевшую подгрудком кожу, которая, как занавес, скатывалась с подбородка на шею, вы вдруг обнаруживали, что лицо это скорее широкое, нежели длинное. Лоб был высок, но казался еще выше из-за отсутствующих бровей и абсолютно лысого черепа. Обширная, гладкая, лишенная растительности поверхность лица казалась еще более удлиненной и расширенной от того, что нос, рот, глаза были неожиданно малы, особенно нос выглядел по-женски точеным, а в крохотной прорези рта сверкали мелкие белые зубы. В большой и мясистой белой ладони, без единого волоска на тыльной стороне, рука молодого редактора потонула, словно в теплом иле.

— Я рад, — повторил Иштван Фаркаш несколько высоким, резким голосом. — Прошу присесть.

Молодой человек вытащил из ила руку. Рука Иштвана Фаркаша медленно опустилась на могучее колено, толстые белые пальцы с бледными ногтями лениво вытянулись. — Прошу извинить меня, — проговорил великан. — Еще одну минутку. Сейчас мы закончим наш разговор. — Пока он продолжал неторопливо беседовать с чиновником из управления финансами, иногда надолго умолкая и словно совсем забыв о молодом человеке, его ожидавшем, которого дочь привела сюда, чтобы доставить удовольствие отцу, в дверях библиотеки показался Шике, постоял, огляделся и быстрыми мелкими шажками ушел в большую гостиную. Молодой человек невольно привскочил, готовый броситься за ним, но, даже не поднявшись как следует, так же невольно опять опустился в кресло. — Минуточку терпения, братец! — повернувшись к нему, сказал Фаркаш и жестом мясистой белой руки остановил его, вероятно, заметив неоконченное движение. Глазки у него были маленькие, серые, но под их взглядом молодой редактор внезапно ощутил, что у него узкая грудь, сутулая спина, плоскостопие и жалкая лысина, почти смешная по сравнению со скульптурно лысой, напоминающей о римских императорах головой сидевшего напротив господина. Солноки казался себе вдвое меньше, чем еще пять минут назад. Он взглянул на девушку, которая привела его: вся сжавшись, ссутулив плечи и несмело улыбаясь, она сидела под сенью своего великана отца. Редактор вдруг понял, отчего она так незаметна. Девушка — он все еще не мог вспомнить ее имени — улыбалась ему, словно прося прощения, но не произносила ни слова. Молодой человек тоже молчал; вероятно, беспокоить господина Фаркаша во время беседы не полагается, подумал он насмешливо. И вдруг оживился — его осенила потрясающая мысль.

Он наклонился к девушке.

— А вам не родственник ли…

— Минуточку терпения, братец! — сказал Фаркаш, опять вскинув руку, но на этот раз не оборачиваясь. Из дальнего угла гостиной молодому человеку улыбалась, выставив длинные зубы, бледная губернаторша, Йожа Меднянская тоже смотрела на него. Бородатый художник встал, потянулся до хруста и отошел от их стола.

— Мы получили от банка Спейера шестнадцать миллионов долларов, — говорил Фаркаш, — с семью, семью с половиной процентами задолженности, что приблизительно на четыре процента больше дисконтной ставки американского государственного банка. Банк перекупил ссуду по курсу восемьдесят два, и если мы еще прибавим к этому эмиссионные расходы, то за сто долларов по номиналу мы в действительности получили на руки семьдесят семь — семьдесят восемь долларов, а через год должны заплатить за это сто семь долларов. Меня это не устраивает!

Он вскинул руку, показывая, что по этому вопросу сказал свое последнее слово, затем медленно повернул колоссальную голову к молодому человеку.

— Разве я не прав, братец?

— Разумеется, правы.

— Вы как будто изволили спрашивать, братец, не родственник ли мне профессор Зенон Фаркаш?