Ответ

— Как и жизнь, — ответил профессор, смеясь еще громче, чем всегда.

Они трижды выкупались в Дунае, вода вытянула из его ступней жесткость паркетных полов, из спины — форму спинки его кресла, из кожи — лабораторные запахи, и все тело наполнилось особенной, непривычной, мягко баюкающей усталостью, которая опять смутно напомнила далекое детство. На обед, на ужин они подкреплялись вареной колбасой, салями, хлебом с маслом и солеными огурцами, запивая ледяной водой, которую Юли принесла из колодца соседней виллы, ярко желтой, с крутой крышей. В заднем кармане у профессора была припрятана, как всегда, плоская фляжка с коньяком, на случай особой сухости во рту, однако в тот день он совершенно забыл про нее. Он смотрел на могучие ракиты, они часовыми выстроились длинной чередой вдоль берега, как будто хотели отделить воду от суши; их серые стволы с потрескавшейся за десятилетия корой разветвлялись, настойчиво стремясь к небу, от сильных ветвей разбегались тонкие побеги, побеги выпускали трепещущие листочки; под воздействием ветра, воды, солнца деревья обрели каждое свою особенную форму и все-таки были друг на друга похожи. Но зачем произрастали они? Зачем питались землею и воздухом? Зачем растили вокруг себя семьи из быстро вымахивающей молодой поросли? Зачем они были?

Профессор закрыл глаза, уснул. Когда проснулся, над его головой, лежавшей на коленях Юли, кивая ему, покачивались ракиты. У ног, что-то нашептывая, колыхал светлые шелковистые метелки тростник. Вокруг становилось все тише. Большая часть экскурсантов уже двинулась по домам, на прибрежных виллах и по склону холма в крохотных окошках Счастливого хутора загорался свет.

— Как называется этот холм?.. Счастливый хутор? — спросил профессор. — Экое тщеславие!

— Пора бы уже и домой, — сказала Юли.

Профессор не отозвался.

— Не хотите?

— Не хочу.

— Ну и хорошо, — обрадовалась Юли. — Комары не кусают?

— Не знаю.

Юли засмеялась. — И вы не голодны?

— Еще как!

— Но тогда?..

— Останемся.

— Хорошо, — согласилась Юли.

Время шло к одиннадцати, когда они опять проснулись. Первым встрепенулся профессор, ему на нос уселся огромный комар. Лунный серп уже скатился к вершине холма, встав позади одинокого тополя, и каждая ветка, каждый побег его вырисовывались черной ажурной резьбой на расплавленном желтом фоне. Легкая головка Юли с тяжелым узлом черных волос лежала на плече профессора. Она проснулась сразу же, как только профессор, открыв глаза, задышал в ином ритме.

— Я не сплю, — сообщила она.

— Разбудил тебя?

— Что вы? Я уже давно проснулась.

— Как давно?

— Не знаю… Но, по крайней мере, уже полчаса слушаю ваше сопенье.

Профессор зевнул. — А я твое.

— Ну и хорошо, — сказала Юли. — Теперь пора домой.

Профессор не ответил.

— Вставайте же!

— Побудем здесь еще! — попросил профессор.

— Но уже поздно.

— Юли, — спросил профессор, — отчего ты счастливая?

— Оттого, что люблю вас, — тотчас ответила Юли.

Профессор склонился над ее лицом. Он отчетливо видел каждую черточку, хотя над ними дрожал лишь слабый свет звезд.

— Неправда, — покачал он головой. — Не от того ты счастливая.

— Отчего же?

— Не знаю.

— Вы правы, — тихо сказала Юли, — Я оттого счастливая, что люблю людей.

— Верно, — проворчал профессор. — И как это у тебя получается?

— Да никак, — сказала Юли. — Я думаю, это естественное состояние человека, если он не болен.

— Ладно, Юли, — сказал профессор. — Я люблю тебя, Юли.

Двенадцатая глава

Долгое теплое лето прогрело и начавшуюся осень. Даже в октябре деревья все еще стояли зеленые, только желтеющая листва кленов шептала о близком конце, солнце же налило так жарко, что люди одевались по-летнему. Любовь Юли и профессора оставалась такой же безоблачной. Все свободное время за те два месяца, что минули после поездки в Сентэндре, они проводили вместе. Профессор до начала занятий в университете работал в заводской лаборатории, которую его дядюшка создал специально для него, Юли дома печатала на машинке; они встречались три-четыре раза в неделю, обычно часов в пять-шесть, и заканчивали день вместе.

Юли все еще не решалась сказать профессору о том, как на практике понимает человеколюбие. Чем лучше она его узнавала, тем больше любила и тем труднее казалась ей поставленная перед собою задача. Нет, она не могла спешить, если хотела, заботливо и нежно направляя привязанность к себе профессора, достичь своей цели. Однако с осени свободного времени у нее стало значительно меньше, работа в партии занимала не только время, но и помыслы. Все это приходилось держать от профессора в тайне. Юли впервые испытывала сердечную и душевную близость к человеку, которому не могла сказать даже о своей принадлежности к коммунистам, и хотя за годы работы в партии научилась строго хранить тайну, молчать становилось все труднее.