Ответ на письмо Хельги

Нет. Невозможны были никакие компромиссы. Ты не позволишь людям шептаться о супружеской неверности и не станешь тратить своё время на опровержение слухов, попавших в «клеветническое горло общины». Ты сказала именно так. Как же хорошо ты подбирала слова, милая Хельга. Я перенял у тебя это выражение: «клеветническое горло общины».

Ты не разорвала отношения с Хатльгримом. Если бы я не захотел жить с тобой, это был бы его ребёнок.

Мне необходимо было всё обдумать. Я шёл через прилегающее к дому поле. Меня очень ранило, когда ты сказала тихим голосом, что у меня мало времени.

Следующие несколько ночей я не спал. Я лежал, ворочаясь, встал, вышел из дома, пошёл в загон для овец и спросил овец, могут ли они представить себе, что у них будет новый хозяин. Я даже собирался работать на американцев в Рейкьявике. Сказал овцам, что люблю женщину. Они посмотрели на меня в недоумении. Я взнуздал своего Скёуни[40] и поехал по долине. Трава на освещённых солнцем гравиевых насыпях колыхалась на ветру, и груды невысоких облаков накатывались на вершины и спускались по склонам, заваленным оползнями. Я проехал по дорожке через гравиевую насыпь, по кочкам, мимо заболоченной ложбины и вдоль высоких, ровных берегов, покрытых густой травой. Остановился на привал у холма, где могила первопоселенца, — там никогда не пасутся лошади. Посмотрел на дом, где жили мои бабушка и дедушка, — они были так добры ко мне, когда я был ребёнком. Бабушка Кристин казалась такой же старой, как первые жители этих мест; в моей памяти она живёт в милой и доброй старине. Когда она была маленькой, у них в селении не было мыла; одежду и простыни стирали мочой, как и прежде, с незапамятных времён. Она говорила, что сейчас у женщин нет волос, у них на голове только редкие колючки. В годы её юности, когда женщины мыли волосы мочой, их густые и длинные локоны светились, как она говорила.

Облака фантастической формы проплывали над лощиной, и мне всё казалось, что облака хотят что-то сказать мне своими формами, как будто они принесли известие мне лично. Смогу ли я когда-нибудь посмотреть на облака в Рейкьявике? Не окажутся ли мои чувства усоногими раками в сравнении с красотой жизни?

Должен ли я был переехать в Рейкьявик, чтобы копать лопатой канавы или возводить бараки для американцев? Отказаться от овец, которых мне завещал отец и с которыми я работал день и ночь, чтобы животные стали выносливее и лучше размножались, в результате чего овцы обычно приносили двойни и тройни? Уехать с земли, где мои предки жили целое тысячелетие, чтобы жить в городе, где никто никогда не видит продуктов своего труда, работая по найму и становясь рабом других людей? Где все говорят, что время — деньги, и тратят на театр и другие развлечения то, что они зарабатывают, сидя в офисах в одежде из полиэстера? Уехать от альвов, от невидимых существ, живущих в горных склонах. Из мест, где рассказывают истории о каждом холме и каждой впадине и где я стрелял в гадящего лиса. От камней, с которыми я разговаривал в детстве. От болот, покрытых пушистой травой, и склонов, хранящих древние тайны. Почему мы с тобой не могли благополучно жить здесь, в этих местах? Неужели я никогда не увижу высокую и густую траву на Холме Китовой Отмели, на лугу, который я сам возделывал? Может быть, сегодня в Рейкьявике изобилие и достаток, а завтра? Кто это знает?

Я помню, как сказал однажды, что человеческие сообщества похожи на яблоки. Чем больше размер, тем меньше вкуса. Я знал это по яблокам, которые привозили в Кооператив по заказу старого Йенси.

Ты ответила, что я ничего не понимаю ни в Рейкьявике, ни в яблоках. У тебя всегда и на всё был готов ответ. Это было восхитительно.

Я пошёл проведать могилу отца и вспомнил обещание, которое я дал ему, когда он, уже на смертном одре, сделал меня своим наследником. Ферма Колькюстадир принадлежала нашему роду в девяти поколениях, и я сказал отцу, что не намерен выпускать землю из рук рода. Мой брат Сигюрйоун только что умер от туберкулеза, племянник Мартейн был ещё ребёнком, а сестра Лилья стала инвалидом. У неё что-то случилось с головой, и её состояние постоянно ухудшалось. Что бы ни произошло, я знал, что моя душа будет здесь и я не смогу взять её с собой в Рейкьявик.

«На твоё усмотрение», — сказала ты. Если таков был мой выбор, то я должен был жить с ним!

Ты покраснела и поджала губы. Твои глаза. Я не мог посмотреть в них, это было слишком больно.

Всё, что связывало нас, казалось, оборвалось в одно мгновение. Так ли это?

Ты знала, что это мой ребёнок, но об этом не должен был узнать никто и никогда. С тех пор наши отношения прекратились. Мы вдвоём. Никогда больше. Однажды поздно вечером мы встретились у двери овечьего загона, и на этом наша история закончилась.

Ты помнишь, как сказано в «Саге о Греттире»[41]? «Мало ли какая безделица случается к ночи»[42].