Овидий в изгнании

Он нашарил руль дрожащими руками. Они выбрались из державы Мебиуса с ее зяблыми ежами и тайными коллекционерами; далеко внизу лежало в рамках генерального плана фосфорически дышащее море, там были гады без числа, больше, чем в органах исполнительной власти, малые с великими, и глянцево-черный Левиафан, в свое время вызвавший замечание Аристотеля, что животное длиною три коломенские версты есть животное невидимое, самозабвенно играл в кипящих бурунах, не смущаясь быть единственным игроком в своей весовой категории. «А пока, — сказала царевна-лебедь, устало прислоняясь к мачте, — я тебе расскажу сказку до конца, а то завтра некогда будет, а тебе, небось, интересно, чем дело кончилось». Она завела в третий раз Историю о чудесном пироге и подвергнувшемся мальчике.

«Дошло до меня, о мой супруг и повелитель, что, когда пребывающий в женском состоянии Виталик увидел поучительное превращение Афанасия Степановича и его супруги, заблагорассудилось ему пойти на реку, чтобы пытать счастья среди купальщиков и рыбаков. Деревенские дети бежали за ним, выпрашивая поцелуй; черная в белую крапинку коза увязалась также, потом веревка дернула ее назад, и она, поперхнувшись, пошла по периметру. Дойдя до реки, сия распрекрасная девица увидела, что посреди нее человек в резиновой лодке таскает окушков одного за другим. „Эгей, на судне!“ — закричала она ему, надеясь, что вследствие обычного расположения мужчин к миловидным девицам этот рыболов на ней не взыщет за бесцеремонность. В самом деле, бородатый рыбак поднял занятое лицо от багряных червей и улыбнулся ей. „Хорошо клюет? А взаймы у вас не найдется случайно?“ — крикнула она далее. „Ого, что я вижу, — отозвался он, — Виталик приехал на каникулы! Как себя чувствует Андрей Михайлович?“ — „А что, так сразу видно?“ — разочарованно спросила она, оглядывая себя. „Если приглядеться, есть что-то в нижней части лица, — утешил он. — А если не приглядываться, то нет, не бросается. А ты что же, вошел и выйти не можешь?“ — „Ну, да“, — согласился он, не уточняя. „Я так понимаю, ты помыслил телку, — предположил рыбак, вытаскивая окуня, которого на лету пытался заглотать окунь побольше; он вспорол им обоим брюхо ножом и кинул на дно лодки. — Правильно я понимаю? Не стесняйся, дело молодое. — Он выдернул из воды череп, вроде птичьего, но с рогами, и швырнул его на берег. — Мыслить — это вещь такая, всегда бывают эксцессы. Методические разработки устаревают в момент, а самодеятельностью тут заниматься — это хуже некуда. Ты занимался самодеятельностью?“ — „На первом курсе только, — сказала она. — Есть такая традиция, концерт устраивать. За знакомство. Мы там сценки представляли со значением. Ну, а потом уже нет“. — „Тут как я понимаю — если нет тяги, то, значит, призвания нет. Не надо себя насиловать, не отнимай хлеб у администрации. А насчет того, чтоб подумать о чем-нибудь, тут разные совершенно заходы бывают, некоторые просто край всего, хочешь попробовать?“ — „Ну, давайте“, — сказала она, пожавши плечиком. „Ну-ка, — распорядился рыбак, — если не трудно, еще раз, будь добр, помысли телку“. Она сосредоточилась, и по лицу было видно, что это у нее получается. „Отлично. Вижу успех. А теперь, пожалуйста, помысли того, кто помыслил телку“. Она смотрела с изумлением. „Ты не тушуйся, главное. Это не в зачет“, — ободрил он, покачиваясь на волнах. Тут она опустила ресницы и…» — «Осторожно!» — завопил Ясновид, бросаясь от руля.

Поздно! Заснувшая от усталости на полуслове, царевна-лебедь выпала за борт: пальцы его схватили воздух. Пущенный вниз «Хейердал» застыл над местом, где еще слышался плеск ее паденья; Ясновид прыгнул за борт, вынырнул задыхаясь и нырнул еще. Когда наконец, после долгих и бесплодных поисков в ночной воде, онемевший, он выполз на палубу «Хейердала» и тот безмолвно понес его, пока не рассыпался в пыль над его балконом, — Ясновид, потерявший счастье на много лет вперед, дошел в предутренней тьме до кровати, с которой несколько дней назад начался его бесславный поход, и, упав, закусил на ней подушку беспощадными зубами.

Глава девятая,

в которой систематические проникновения не доводят до добра, а нравственные заветы остаются чужды читательской массе

Младший сантехник позвонил в Ясновидову дверь на седьмом этаже и в ее проеме увидел лицо, наполненное таким страданием, что ему тотчас стало стыдно за цель своего прихода. Тем не менее, пущенный в дом, он, запинаясь, ее изложил.

— Сань, сегодня какой день? — хрипло спросил Ясновид.

— Пятница.

— Тогда давай так: какое число?

— Двенадцатое. В общем-то.

— Ага. Четыре дня, значит. По вашему измерению.

Он опять протянулся по дивану, иллюстрированному Константином Васильевым, а младший сантехник смотрел на него с боязливым сожалением.

— Мить, — позвал он, — тебе помочь чем? За пивом сбегаю?

— Не поможет.

— Так все плохо?