Овод (трилогия)

— Ненавижу ли я его за это? Только иногда. Маргарита откинула назад голову и молча посмотрела на Феликса — сначала с любопытством, а потом с глубоким задумчивым удивлением. Он не был похож на того нестерпимо счастливого и удачливого человека, которого она так долго втайне ненавидела. Когда гость вошел в комнату, она заметила, что он хромает; теперь ее взгляд остановился на искалеченной левой руке и шраме на лице. Внезапно она увидела, что его глаза широко раскрылись, а ноздри побелели и задрожали. Тут до ее сознания дошло, что брат о чем-то ее спрашивает, и она ответила наугад:

— Не знаю, милый.

Феликс отвернулся. Все поплыло в каком-то красном тумане. «Только ты, зверь, называющий себя богом, — подумал он, — мог так надругаться над этим хрупким, беззащитным существом! Мало тебе меня?»

Но тут он вспомнил, что не верит в бога и что на свете есть немало других людей, к которым судьба была излишне жестока. В ушах звучали горестные всхлипывания Андреа:

«Звери! Бедняга Карли!»

Он с улыбкой повернулся к Маргарите.

— Сколько у вас украшений на стенах. Я и не знал, что Рене привез так много красивых вещиц. Да у вас тут настоящий музей!

— Но ему, конечно, далеко до вашей коллекции оружия?

— Коллекции больше нет. У меня не осталось редкостей.

— Как? — воскликнул Рене. — Вы бросили коллекционировать?

— Да, я продал свою коллекцию весной, перед отъездом за границу. Вот и головной убор из перьев. Рене рассказывал вам о старом вожде, который подарил нам этот убор?

— Этот вождь, кажется, просил у вас талисман, чтобы убить своего брата? Я ему не раз сочувствовала. Правда, Рене? Братья для того и существуют, чтобы срывать на них зло. Он мне рассказывал и о том дне, когда вы надели этот убор. Какой внушительный вид он вам, вероятно, придал! Не удивительно, что на дикарей это произвело впечатление.

— Рене в нем был бы еще импозантнее. Для такого великолепия я маловат ростом.

— Да, но он слишком бледен.

— Это не было бы заметно. Когда надевают такие вещи, лицо покрывают красными, черными, желтыми полосами и кругами.

— Неужели вы тоже раскрасили себе лицо? И им, наверно, польстило, что белый человек последовал их обычаю?

— Конечно. И раскраска приходится очень кстати: позеленев от страха, приятно сознавать, что этого никто не заметил. Может быть, потому и возник такой обычай.

Маргарита бросила на Феликса быстрый взгляд.

— Не правда ли, было бы гораздо удобнее, если бы мы могли намалевать наше притворство на лице, вместо того чтобы лгать поступками?

— Н-например, п-притворяясь мужественными, когда нам на самом деле страшно.

— Хотя бы. От этого мы только трусим еще больше. А когда мы притворяемся, что расположены к людям, которых на самом деле ненавидим, то становимся к ним еще более несправедливыми.

— Мне кажется. Ромашка, — вмешался Рене, — этот грех не особенно отягчает твою совесть. Лицемерием ты страдала, лишь когда была еще совсем крошкой. Ты скоро от этого излечилась. Теперь те, кто тебе не по душе, обычно догадываются об этом.

— Разве? — спросила Маргарита и подняла глаза, но не на брата, а на Феликса, который невинно ответил:

— О, я думаю, что им это все-таки удается, если они только не безнадежные тупицы.

Глаза их встретились, и оба рассмеялись.

— Со времени несчастья, — сказал Рене Феликсу, когда они ушли из комнаты Маргариты, — она в первый раз от души смеялась.

Через несколько дней, возвращаясь с Анри с рыбной ловли, Рене услышал в саду веселый смех сестры. Подходя к расположившейся под каштанами группе, он внезапно почувствовал, что без малейшего сомнения перерезал бы горло кому угодно, если бы это избавило Феликса от какой-нибудь беды.

— Что вас так развеселило? — спросил Рене. Феликс не повернулся к нему, но Маргарита, снова рассмеявшись, ответила.

— Мы говорили о том, что Бланш очень боится коров, а потом стали гадать, кого вы в Южной Америке считали самым страшным зверем. Тетя предположила, что пуму, Бланш — змею, а я — таракана. И вот когда к нам подошел господин Риварес, мы спросили, кого он боялся больше всех, и он ответил: «Желтогрудых колибри». Что с тобой, Рене? Ты так вздрогнул… Неужели ты тоже боишься колибри?

— Одно время боялся смертельно, — пробормотал он. — Но это прошло.

Феликс посмотрел на него.

— Прошло? Совсем? Тогда, быть может, и я избавлюсь от этого страха.

Позже, когда они пошли с Рене гулять, Феликс вернулся к этому разговору:

— Вы действительно об этом не думаете, Рене? Или сказали это, просто не желая портить мне настроение? Рене отрицательно покачал головой.

— Дорогой мой Феликс, признания в любви нельзя повторять. Неужели вам нужны еще уверения, что я могу обойтись и не получив объяснения ваших поступков, которые я не могу понять?

— Неужели вы никогда не спрашиваете себя «почему»?

— Почему вы пошли за мной? У меня есть свои догадки, но если даже я и ошибаюсь, это не имеет значения. Вы не пошли бы, если бы у вас не было веских причин.

Опустив глаза, Феликс продолжал:

— Каковы же ваши догадки?