Ожерелье королевы

— Которое, быть может, рассеется при расследовании; но расследование необходимо. Подумайте, ваше величество: королева утверждает, что у нее нет ожерелья; ювелиры уверяют, что продали его королеве; ожерелье исчезло, и слово «кража» произносится во всеуслышание рядом с именем господина де Рогана и священным именем королевы.

— Это правда, это правда, — сказал взволнованно король. — Вы правы, Бретейль, надо выяснить это дело.

— Непременно, ваше величество.

— Боже мой! Кто это идет там по галерее? Не господин де Роган ли направляется в часовню?

— Нет еще, ваше величество, это не может быть он. Еще нет одиннадцати часов, и, кроме того, господин де Роган сегодня служит, так что должен быть в священном облачении.

— Что же делать? Поговорить с ним? Позвать его?

— Нет, ваше величество; позвольте мне дать вам совет: не разглашайте этого дела, прежде чем не переговорите с ее величеством королевой.

— Да, — сказал король, — она скажет мне правду.

— В этом ни на миг не может быть сомнения, ваше величество.

— Послушайте, барон, садитесь вот здесь и без недомолвок, ничего не смягчая, расскажите мне все о каждом факте, о каждом вашем соображении.

— У меня в портфеле лежит подробный доклад с приложением доказательств.

— К делу, в таком случае! Подождите, я велю никого не принимать… У меня были назначены сегодня утром две аудиенции; я их отложу.

Король отдал приказание и, усаживаясь, бросил взгляд в окно.

— На этот раз, — сказал он, — это уж точно кардинал, посмотрите.

Бретейль встал, подошел к окну и увидел г-на де Рогана в полном кардинальском и архиепископском облачении, направляющегося в покои, которые отводились ему каждый раз, как он совершал торжественное богослужение в Версале.

— Наконец-то он прибыл! — воскликнул король, поднимаясь.

— Тем лучше, — сказал г-н де Бретейль, — объяснение произойдет без промедления.

И он принялся осведомлять короля с рвением человека, желающего погубить своего ближнего.

В его портфеле с адским искусством было собрано все, что могло послужить к обвинению кардинала. Король, правда, увидел множество улик против г-на де Рогана, но, к его отчаянию, доказательства невиновности королевы заставляли себя ждать.

Он уже с четверть часа нетерпеливо сносил эту пытку, когда в соседней галерее внезапно послышались громкие голоса. Король прислушался, Бретейль прервал чтение.

Офицер караула слегка постучал в дверь кабинета.

— Что там? — спросил король, нервы которого были возбуждены сообщением г-на де Бретейля.

Офицер вошел.

— Ее величество королева просит ваше величество соблаговолить пройти к ней.

— Случилось что-то новое, — сказал король, бледнея.

— Возможно, — ответил Бретейль.

— Я иду к королеве! — воскликнул король. — Ожидайте меня здесь, господин де Бретейль.

— Прекрасно, мы приближаемся к развязке! — прошептал хранитель печатей.

XIX

ДВОРЯНИН, КАРДИНАЛ И КОРОЛЕВА

В то время, когда г-н де Бретейль входил к королю, г-н де Шарни, бледный и взволнованный, попросил аудиенции у королевы.

Она одевалась и из окна своего будуара, выходившего на террасу, увидела, как Шарни настаивал, чтобы его провели немедленно.

Мария Антуанетта приказала ввести его, прежде чем он успел договорить свою просьбу.

Она следовала потребности своего сердца; она говорила себе с благородною гордостью, что такая чистая и возвышенная любовь, как его, имеет право проникнуть во всякое время даже во дворец королевы.

Шарни вошел, с трепетом прикоснулся к руке, протянутой ему королевою, и проговорил глухим голосом:

— Ах, ваше величество, какое несчастье!

— В самом деле, что с вами? — воскликнула королева, невольно бледнея при виде своего друга без кровинки в лице.

— Знаете ли, ваше величество, что я узнал сейчас? Знаете ли вы, что говорят? Знаете ли вы то, что, быть может, уже известно королю или будет известно завтра?

Она вздрогнула, вспомнив о той ночи невинного блаженства, когда, быть может, ревнивый или враждебный взор видел ее с Шарни в версальском парке.

— Говорите все, у меня хватит сил, — ответила она, приложив руку к сердцу.

— Говорят, ваше величество, что вы купили ожерелье.

— Я его вернула, — с живостью сказала она.

— Говорят, вы только сделали вид, что вернули его; вы рассчитывали заплатить за него, но король лишил вас этой возможности, отказавшись подписать ассигновку, испрашиваемую господином де Калонном, и тогда вы обратились к одному лицу с целью достать денег, а это лицо… ваш любовник.

— И вы! — воскликнула королева в порыве безграничного доверия. — Вы! Пусть говорят это другие. Бросить обидное слово «любовник» не доставляет им столько сладости, сколько доставляет нам слово «друг», отныне единственное слово, выражающее наши действительные отношения.

Шарни был пристыжен мужественным и пылким красноречием королевы, которое являлось следствием истинной любви и исторглось из великодушного женского сердца.

Но королеву встревожило, что он медлил с ответом.

— О чем вы хотите говорить, господин де Шарни? — воскликнула она. — Клевета пользуется языком, которого я никогда не понимала. Выходит, вы его поняли?