Ожерелье королевы

Так бранила себя Андре, спускаясь по главной лестнице; овладев собой, она согнала с лица мимолетный румянец, вызванный нетерпением, и умерила поспешность движений. Но чтобы добиться этого, ей пришлось затратить на последние шесть ступенек больше времени, чем на первые тридцать.

Когда Андре вошла и встала позади клира в парадной приемной, ярко освещенной люстрами и свечами, которые торопливо зажигали несколько послушниц, она была бледна, холодна и спокойна.

Услышав свое имя, произнесенное сопровождающей ее привратницей, и увидев Марию Антуанетту, сидевшую в кресле настоятельницы среди подобострастной толпы наиболее родовитых монахинь капитула, Андре почувствовала такое сердцебиение, что ей пришлось простоять несколько секунд неподвижно.

— Ну, подойдите же ко мне, мадемуазель, дайте поговорить с вами, — с полуулыбкой сказала королева.

Андре подошла и склонила голову.

— Вы позволите, мать моя? — спросила королева, обернувшись к настоятельнице.

Та ответила почтительным поклоном и вышла в сопровождении остальных монахинь. Королева осталась наедине с Андре, у которой сердце билось так сильно, что можно было бы слышать его удары, если бы не медленный стук маятника старинных часов.

XXVI

УМЕРШЕЕ СЕРДЦЕ

Согласно этикету, королева первая начала разговор.

— Вот и вы наконец, мадемуазель, — сказала она с тонкой улыбкой. — Знаете, странно видеть вас в монашеском одеянии.

Андре ничего не ответила.

— Увидеть свою прежнюю подругу, — продолжала королева, — уже умершую для мира, в котором мы еще продолжаем жить, — это нечто вроде сурового предостережения, которое нам шлет могила. Вы не согласны со мной, мадемуазель?

— Ваше величество, — возразила Андре, — кто же позволил бы себе делать предостережения вам? Сама смерть оповестит королеву о своем прибытии только в тот самый день, когда решит похитить ее. Да и как бы она могла иначе поступить?

— Почему же?

— Потому, ваше величество, что королева по своему высокому положению обречена претерпевать только те страдания, которых не может избегнуть никто. Она имеет все, что может улучшить ее жизнь; все, что может украсить ее земное поприще, она, если ей это понадобится, может взять у других людей.

Королева сделала удивленный жест.

— И это ее право, — поторопилась добавить Андре. — Другие люди для королевы — это совокупность подданных, имущество, честь и жизнь которых принадлежат суверенам. Значит, их жизнь, честь и блага, нравственные или материальные, — собственность королев.

— Такие взгляды меня удивляют, — медленно проговорила Мария Антуанетта. — По-вашему, королева этой страны — какая-то людоедка из сказки, поглощающая богатства и счастье простых граждан. Разве я такая женщина, Андре? Разве вы действительно имели основание жаловаться на меня, когда были при дворе?

— Ваше величество по своей доброте уже предложили мне этот вопрос, когда я оставляла двор, — ответила Андре, — и я ответила на него, как отвечаю и теперь: нет, ваше величество!

— Но часто случается, — продолжала королева, — что нас затрагивает и не личная обида. Не сделала ли я что-нибудь дурное кому-то из ваших близких и тем заслужила суровые слова, только что произнесенные вами? Андре, выбранное вами жилище представляет убежище от всех низменных мирских страстей. Тут Бог учит нас кротости, воздержанию, забвению обид — всем добродетелям, совершеннейшим воплощением которых является он сам. Неужели, приехав сюда, чтобы встретиться с сестрою во Христе, я должна увидеть строгое чело и услышать слова, полные желчи? Неужели я, приехав сюда как друг, должна встретить упреки или затаенную вражду непримиримого врага?

Андре подняла глаза, изумленная этой кротостью, к которой не были привычны приближенные и слуги Марии Антуанетты. Она обыкновенно становилась надменной и жестокой, встречая противоречие.

Выслушать без раздражения то, что ей сказала Андре, было со стороны королевы таким доказательством терпимости и дружбы, что непримиримая затворница была глубоко тронута.

— Вашему величеству известно, что Таверне не могут быть врагами королевы, — более тихим голосом проговорила она.

— Я понимаю, — ответила королева. — Вы мне не прощаете, что я была холодна с вашим братом, и сам он, быть может, обвиняет меня в легкомыслии, в капризах?

— Мой брат слишком почтительный подданный, чтобы обвинять в чем-либо королеву, — сказала Андре, стараясь сохранить свою неприступность.

Королева поняла, что возбудит подозрения, если увеличит количество меда, предназначенного ею для приручения отшельницы, и разом прекратила такие попытки.

— Как бы там ни было, — сказала она, — но, приехав в Сен-Дени поговорить с настоятельницей, я хотела вас видеть и уверить вас, что и вблизи и вдали я остаюсь вашим другом.

Андре почувствовала новый оттенок в словах королевы; она испугалась, не обидела ли она в свою очередь ту, которая выказывала ей ласку; но больше всего ее страшила мысль, не обнажила ли она свою мучительную рану перед зоркими глазами женщины.

— Желание вашего величества для меня большая честь и большая радость, — грустно проговорила она.