Ожерелье королевы

Филипп не ожидал особенной вспышки чувствительности со стороны отца, когда тот узнает о его решении, но не ждал и особенного равнодушия. Действительно, Андре уже покинула отцовский дом, значит, стало одним человеком меньше из тех, кого он мог мучить. Старый барон, вероятно, ощущал некоторую пустоту, но когда эта пустота, после отъезда последней его жертвы станет полной, то он, как ребенок, у которого отняли собачку или птичку, весьма возможно, начнет хныкать, хотя бы из одного эгоизма. Но каково было удивление Филиппа, когда он услышал веселый смех и восклицание барона:

— Ах, Боже мой! Он уезжает, он уезжает!..

Филипп с изумлением посмотрел на отца.

— Я был в этом уверен, — продолжал барон, — я мог биться об заклад. Славно сыграно, Филипп, славно сыграно!

— Что такое, сударь, — спросил молодой человек. — Скажите, прошу вас, что славно сыграно?

Старик в ответ стал что-то напевать, подпрыгивая на одной ноге и поддерживая растущее брюшко обеими руками.

В то же время он глазами усиленно делал знаки Филиппу, чтобы тот отпустил камердинера.

Поняв это, Филипп повиновался. Барон выпроводил Шампаня и сразу запер за ним дверь. Вернувшись к сыну, он тихо сказал ему:

— Превосходно! Превосходно!

— Вы расточаете похвалы по моему адресу, сударь, — холодно сказал Филипп, — но я не знаю, чем их заслужил…

— Ах-ах-ах! — вихляясь, произнес старик.

— …если только вся эта веселость, сударь, не вызвана моим отъездом, избавляющим вас от меня.

— Ох-ох-ох! — сказал барон, смеясь. — Ну-ну, не стесняйся же при мне, право, не стоит… Ты знаешь ведь, что тебе меня не провести… Ах-ах-ах!

Филипп скрестил руки, спрашивая себя, не начал ли старик сходить с ума.

— Не провести? Но чем же? — сказал он.

— Своим отъездом, конечно! Не воображаешь ли ты, что я ему верю, этому отъезду?

— Вы не верите?

— Шампаня здесь нет, повторяю тебе. Нечего скрываться; к тому же я соглашаюсь, что такое решение было единственно возможным; ты решился, это хорошо.

— Сударь, вы меня так удивляете!..

— Да, довольно удивительно, что я угадал это. Но что поделаешь, Филипп; нет человека любопытнее меня, а когда меня охватывает любопытство, я начинаю доискиваться. Нет человека счастливее меня, когда нужно что-нибудь выискать; вот я и обнаружил, что ты якобы собираешься уезжать, за что прими мои поздравления.

— Якобы? — воскликнул заинтриговано Филипп.

Старик подошел ближе, ткнул в грудь Филиппа своими костлявыми, как у скелета, пальцами и продолжал, становясь все откровеннее:

— Честное слово, я уверен, что без этой уловки все было бы открыто. Ты вовремя спохватился. Завтра было бы уже поздно. Уезжай скорее, дитя мое, уезжай скорее.

— Сударь, — сказал Филипп ледяным тоном, — уверяю вас, что я не понимаю ни единого слова из того, что имел честь слышать от вас.

— Где ты спрячешь лошадей? — продолжал старик, не давая прямого ответа. — У тебя есть одна кобыла, которую легко признать… Берегись, чтобы ее не увидели здесь, когда тебя будут считать находящимся в… Кстати, куда именно ты направишься… для виду?

— Я еду в Таверне-Мезон-Руж.

— Хорошо… очень хорошо… ты делаешь вид, что едешь в Мезон-Руж… Никто не будет проверять этого… Однако будь осторожен: на вас обоих устремлено много глаз.

— На нас обоих?.. На кого же?

— Она, видишь ли, очень пылкого характера, — продолжал старик, — и своими бурными вспышками способна все погубить. Берегись, будь благоразумнее ее…

— Послушайте, — воскликнул Филипп с глухой яростью, — я действительно прихожу к заключению, сударь, что вы потешаетесь на мой счет, и это, клянусь вам, вовсе не говорит о вашей доброте! К тому же это нехорошо, потому что вы, видя мое сильное огорчение и раздражение, вынуждаете меня нарушить долг почтения по отношению к вам.

— Почтения? Ну, от него я тебя освобождаю… Ты достаточно взрослый малый, чтобы устраивать наши дела, и справляешься с этим так успешно, что сам внушаешь мне почтение. Ты Жеронт, а я Шалый. Послушай, оставь мне адрес, по которому я мог бы известить тебя, если случится что-нибудь неотложное.

— Таверне, сударь, — сказал Филипп, полагая, что к старику наконец вернулся здравый смысл.

— Ты шутишь! Таверне в восьмидесяти льё отсюда! Ты воображаешь, что если мне надо будет дать тебе важный, спешный совет, то я стану наугад гнать курьеров по дороге в Таверне? Полно! Я ведь не прошу тебя дать мне адрес твоего домика в парке, потому что кто-нибудь мог бы проследить за моими посланцами или узнать мою ливрею, но выбери другой какой-нибудь адрес на расстоянии четверти часа пути… Есть же у тебя фантазия, какого черта! Тот человек, который ради своей любви делает то, что ты сейчас сделал, должен всегда уметь найтись, черт возьми!

— Домик в парке! Любовь, фантазия! Сударь, мы играем в загадки, причем отгадок вы мне не говорите.

— Я не знаю чудовища более явного и более скрытного, чем ты! — с досадой воскликнул отец. — Мне никогда не приходилось также встречать более обидную скрытность! Право, можно подумать, что ты боишься, как бы я не выдал тебя. Это было бы странно!

— Сударь! — вне себя воскликнул Филипп.