Ожерелье королевы

— Не думаю… Вместо того чтобы давать ему увозить себя, она скорее сама убежала бы от меня к нему, и будьте уверены, что он не вошел бы ко мне, если б госпожа де Ламотт не передала ему ключа.

— У нее был ключ?

— Вне всяких сомнений.

— В какой день увезли ее, скажите мне, пожалуйста? — спросил г-н де Крон, мысли которого внезапно прояснились благодаря источнику света, искусно предложенному ему Калиостро.

— О сударь, в этом я не ошибусь: это был канун дня святого Людовика.

— Верно! — воскликнул начальник полиции, — верно! Сударь, вы только что оказали выдающуюся услугу государству.

— Я очень счастлив, сударь.

— И вы получите за это подобающую благодарность.

— Прежде всего от моей совести, — сказал граф.

Господин де Крон поклонился ему.

— Могу ли я рассчитывать, — добавил он, — что вы представите нам доказательства, о которых мы говорили?

— Я готов исполнять все требования правосудия, сударь.

— Что ж, сударь, у меня есть ваше слово… Надеюсь иметь честь вновь встретиться с вами.

И он отпустил Калиостро.

«А, графиня, а, ехидна! — сказал себе, уходя, Калиостро. — Ты хотела меня обвинить… Но, кажется, ты укусила клинок; горе твоим зубам!»

XXXIV

ДОПРОСЫ

Пока г-н де Крон беседовал таким образом с Калиостро, г-н де Бретейль явился в Бастилию от имени короля, чтобы допросить кардинала.

Свидание между этими двумя врагами могло быть бурным. Господин де Бретейль знал гордость г-на де Рогана; он уже отомстил кардиналу так жестоко, что мог отныне придерживаться учтивости по отношению к нему. Он был с ним более чем любезен. Господин де Роган отвечать отказался.

Хранитель печатей настаивал, но кардинал де Роган объявил, что отдает себя решению парламента и судей.

Господину де Бретейлю пришлось отступить перед непоколебимой волей обвиняемого. Он велел позвать г-жу де Ламотт, которая была занята сочинением мемуаров.

Господин де Бретейль честно объяснил ей ее положение, которое она сама понимала лучше всех. Она отвечала, что имеет доказательства своей невиновности, которые предъявит, когда будет нужно, и г-н де Бретейль заметил, что ей нечего медлить с этим.

Жанна рассказала ему всю выдуманную ею басню; в ней она продолжала обвинять всех и вся намеками и утверждать, что ей неизвестно, откуда явились подложные документы, в составлении которых ее обвиняли.

Она также объявила, что теперь дело передано в ведение парламента и что она не скажет ни слова чистой правды иначе как в присутствии кардинала и в зависимости от тех обвинений, которые он выдвинет против нее.

Тогда г-н де Бретейль сказал ей, что кардинал объявляет ее виновной во всем.

— Во всем? — спросила Жанна, — и в краже?

— И в краже.

— Потрудитесь передать господину кардиналу, — холодно сказала Жанна, — что я советую ему оставить такой дурной способ защиты.

Вот и все, чего можно было от нее добиться. Но г-н де Бретейль не был удовлетворен. Ему нужны были более интимные подробности. Его логический ум требовал изложения причин, заставивших кардинала проявить такую дерзость по отношению к королеве, а королеву — обрушить на кардинала такой сильный гнев.

Ему необходимо было найти истолкование всех протоколов, собранных графом Прованским и вызвавших в обществе такой шум.

Хранитель печатей был умный человек и умел влиять на женщин; он обещал г-же де Ламотт все, что ей угодно, если она предъявит прямое обвинение против кого-либо.

— Берегитесь, — говорил он ей, — своим молчанием вы обвиняете королеву; если вы будете упорствовать в этом, то остерегайтесь: вы будете признаны виновной в оскорблении величества. Это бесчестье, это виселица!

— Я не обвиняю королеву, — сказала Жанна, — но почему обвиняют меня?

— Тогда скажите, кого вы считаете виновным, — непреклонно продолжал де Бретейль, — у вас есть только это средство обелить себя.

Но она хранила осторожное молчание, и это первое свидание с хранителем печатей не привело ни к чему.

Между тем прошел слух, что всплыли новые улики, что бриллианты проданы в Англии, где г-н де Вилет был задержан агентами г-на де Верженна.

Первый натиск, который пришлось выдержать Жанне, был ужасен. На очной ставке с Рето, которого она считала своим союзником до гроба, она с ужасом услышала, как он смиренно сознался в совершенных подлогах, в том, что он написал расписку в получении бриллиантов и письмо от королевы, подделав подписи ювелиров и ее величества.

Спрошенный о мотиве, руководившем им при совершении этих преступлений, он ответил, что сделал это по просьбе г-жи де Ламотт.

Взбешенная, выведенная из себя, она отпиралась от всего и защищалась как львица; она уверяла, что никогда не видела и не знала никакого г-на Рето де Вилета.

Но ее ожидали еще два сильных удара: ее губили два показания.

Первое дал разысканный г-ном де Кроном кучер фиакра, что в день и час, указанный Рето, возил на улицу Монмартр даму, одетую таким-то образом.

Кто же могла быть это соблюдавшая такую таинственность и осторожность дама, которую кучер посадил в фиакр в квартале Маре, как не г-жа де Ламотт, жившая на улице Сен-Клод?