Ожидание

Выхожу из блиндажа. В овраге сыро. Даже шинель на часовом влажная. На переднем крае стихает перестрелка.

Тоненько тинькнула птица и смолкла. Потом тинькнула еще, смелее. В кустах слышится треск. Кто-то лезет напрямик, медведем. Это Макаров. Улыбается:

- С добрым утром!

Часовой, казах Мамырканов из артиллерийских повозочных, маленький, кряжистый, хитроватый солдат, приветливо улыбается Макарову. Ватник на Макарове весь обсыпан росой с веток.

Макаров вваливается в блиндаж, сбрасывает с себя ватник и, растолкав Веселкова, забирается на нары. Веселков, зевая и потягиваясь, поднимается и тут же начинает тихонько напевать:

Да эх, Семеновна

С горы катилася,

Да юбка в клеточку

Заворотилася,

- Да-ра-ра-ра-ла-ла... - Он выходит, голый по пояс, из блиндажа с ведром воды в руках, дает Мамырканову:

- На-ка, полей.

Мамырканов ставит вкнтовку в угол и выливает воду на голову своего комбатра.

- Хороших я тебе, капитан, часовых выделил? - спрашиваем Веселков, вытираясь полотенцем. - Чудо, а не часовой. Так, Мамырканов?

- Так, - совершенно серьезно соглашается тот.

Скоро выясняется, что за чудо охраняет наш командный пункт. Выяснение это происходит не совсем обычным образом и с превеликим позором для всех нас.

Началось с того, что Мамырканов почему-то начал часто с тревогой заглядывать в дверь. По его испуганному липу видно, что он хочет что-то сказать, но не решается.

- В чем дело, Мамырканов? - спрашиваю я.

- Так, - печально говорит он.

- А почему ты все в дверь заглядываешь?

Он молчит.

- Ну, входи, - говорю я. - В чем дело?

- Меня не надо в разведку посылать, - просительно говорит он, склонив голову набок.

Эта просьба очень заинтересовывает нас. Почему он ни с того ни с сего заговорил о разведке?

- Отчего же это тебя не надо в разведку посылать, а других надо? спрашивает Веселков, вычерчивающий планшет. - Нужно будет, и пошлем.

- У меня дети, трое, - еще печальнее говорит Мамырканов.

- Эко, брат, причину какую нашел - дети. Тут у всех дети! - возражает Веселков. - А если нет у кого, так потом будут. Это уж как пить дать.

Мамырканов некоторое время молчит. Видно, доводы его даже ему самому кажутся не очень убедительными. Потоптавшись в нерешительности, он вдруг тихо, с мольбою произносит:

- Я совсем пропаду в разведке. Ноги больные, ревматизм, трещат, - немец услышит, что тогда будет?

- Ни черта он не услышит! - отмахивается Веселков. - А ну-ка, покажи, как они у тебя трещат.

Мамырканов приседает, но никакого треска мы не слышим.

Он смущенно глядит на ноги:

- Что такое?.

- Ладно, иди, - говорит Веселков.

Мамырканов покорно выходит из блиндажа, прикрыв за собою дверь.

- Кто его так напугал разведкой ? - спрашиваю я.

- А черт его знает! - говорит Веселков. - Наверно, Иван.

Я смотрю на Ивана Пономаренко, который давится смехом в дальнем углу блиндажа.

- Ты?

- Та я ж, ну его, - простодушно признается он, вытирая слезы на глазах.

- Для чего это тебе понадобилось?

- Та вин боится разведки, як тот... як его... чертяка ладана. Я с ним побалакав трохи, а вин, дывысь ты... Як вин казав? Ноги трещать, о!

В это время дверь снова открывается, Мамырканов просовывает голову и озабоченно сообщает:

- А я из винтовки стрелять не умею.

- Как не умеешь? - вскакивает Веселков. - А ну! - и быстро выходит из блиндажа.

Идем и мы все за ним следом, очень заинтересованные таким открытием.

- Стреляй, - приказывает Веселков.

- Куда? - покорно скрашивает Мамырканов.

- В небо. Ну!

Мамырканов прикладывает винтовку к животу, нажимает двумя пальцами на спусковой крючок, грохает выстрел и...

Мамырканов сидит на земле, растерянно оглядываясь:

- Толкается.

Наступает неловкое молчание.

"И этот солдат, - думаю я, - стоит на посту возле командного пункта роты!"

- Ты видал такого? - спрашивает у меня Веселков. - Откуда он такой взялся на нашу голову?

Я сердито смотрю на него. Впрочем, Веселков не виноват.

Мамырканов прибыл к нам с пополнением, когда мы были на марше. По профессии он чабан, пас колхозные отары, мобилизовали его уже во время войны и направили в строительный батальон. Там ему вручили лопату, кирку, топор, и Мамырканов начал строить в тылу мосты, гати, чинить разбитые бомбами, снарядами, колесами автомобилей, гусеницами тягачей и танков дороги. Дуло карабина, который был вручен ему вместе с лопатой и киркой, он обернул, по примеру других, тряпочкой, в тряпочку же завернул и патроны в подсумке. Стрелять ему было некогда да и не в кого.

Но вот однажды, во время налета фашистской авиации, Мамырканов был ранен, попал в госпиталь, откуда и прибыл к нам вместе с бывалыми солдатами. Он тоже выглядел "бывалым" - имел ленточку за ранение. Веселков тут же зачислил его ездовым и назначил часовым на КП. Я знал, что в охрану командного пункта офицеры обычно стараются выделить тех солдат, которые подходят к поговорке: "На тебе, боже, что нам не гоже", но чтобы до такой степени было не гоже!.. Кто бы мог подумать, что Мамырканов даже не умеет стрелять!

Меняем часового, вызываем из первого взвода сержанта Рытова стройного, смуглого, чернобрового двадцатилетнего парня, прекрасного пулеметчика.