Ожидание (три повести об одном и том же)

– Ты, ка­жет­ся, не так ему объ­яс­нил. Ты бы ему ска­зал, что этот че­ло­век пья­ни­ца и без­дель­ник. Что но­ги он по­те­рял… ну, по­пав под трам­вай, что ли.

– Я это­го не знаю, – от­ве­тил отец. – Ну, ус­по­кой­ся.

«За­чем ме­ня мы­ли мы­лом? – ду­мал Ван­дер­буль. – Я ведь вче­ра ку­пал­ся». Све­то­фор с пе­ре­кре­ст­ка бро­сал в по­то­лок зе­лё­ные, жёл­тые, крас­ные вспыш­ки. Ван­дер­буль смот­рел на них, по­ка ему не ста­ло ка­зать­ся, что он идёт по зе­лё­ным, жёл­тым и крас­ным пли­там. А во­круг ни­ко­го. Толь­ко жуж­жат пу­ли и ра­нят его од­на за дру­гой.

На сле­дую­щее ут­ро ма­ма раз­бу­ди­ла Ван­дер­бу­ля, по­ста­ви­ла зав­трак на стол. Она то­ро­пи­лась на ра­бо­ту и дол­го при­ла­жи­ва­ла к но­во­му пла­тью брош­ку.

– Убе­рёшь со сто­ла и от­прав­ляй­ся гу­лять. За то­бой тё­тя Ли­да за­кро­ет. Толь­ко гу­ляй во дво­ре – на ули­це ве­тер.

– Лад­но, – ска­зал Ван­дер­буль.

Он уб­рал со сто­ла. За­стег­нул паль­то на все пу­го­ви­цы. Со­сед­ка тё­тя Ли­да ос­мот­ре­ла его и вы­пус­ти­ла гу­лять.

Ре­бя­та иг­ра­ли в трёх­цвет­ный мяч. Он по­сто­ял, по­смот­рел на иг­ру.

– Я то­же при­ду­ма­ла се­бе но­вое имя, – ска­за­ла ему дев­чон­ка в оран­же­вой шап­ке. – Я бу­ду Лю­цин­д­ра. Есть в де­рев­не та­кая тра­ва, от неё ме­дом пах­нет.

Ван­дер­бу­ля тя­ну­ло на ули­цу.

На гор­ба­тый мост, как вче­ра, впол­за­ли трам­ваи.

Ве­тер вы­стро­ил над до­ма­ми свой бе­ло­кры­лый флот. Ве­тер про­во­дил боль­шие ма­нёв­ры. Фло­ти­лии об­ла­ков шли од­на за дру­гой, скры­ва­лись за го­ри­зон­том крыш, уны­лым и близ­ким.

На на­бе­реж­ной Крю­ко­ва ка­на­ла бы­ло пус­тын­но. Ван­дер­буль дви­нул­ся вдоль ре­шёт­ки. Вско­ре он вы­шел к Мор­ско­му со­бо­ру. По­че­му его на­зы­ва­ют Мор­ским? Мо­жет, за го­лу­бую с бе­лым ок­ра­ску? Со­бор­ная ко­ло­коль­ня стоя­ла от­дель­но, све­ти­ла зо­ло­тым шпи­лем, как на­веч­но за­жжён­ная свеч­ка.

Не­по­да­ле­ку от па­пер­ти си­дел ин­ва­лид. Вме­сто пид­жа­ка на нём бы­ла си­няя мат­рос­ская ру­ба­ха, на но­гах брю­ки клёш. Чёр­ные ти­хие ста­руш­ки ки­да­ли мо­не­ты в мя­тую бес­ко­зыр­ку.

– Боль­шое вам спа­си­бо, ма­ма­ши, от ис­ка­ле­чен­но­го вой­ной мо­ря­ка, – го­во­рил ин­ва­лид.

«Мо­жет быть, од­ну по­ло­ви­ну вой­ны он был тан­ки­стом, дру­гую был мо­ря­ком», – по­ду­ма­лось Ван­дер­бу­лю. Ван­дер­буль хо­тел под­бе­жать к ин­ва­ли­ду, по­здо­ро­вать­ся, но его опе­ре­дил мед­лен­ный ми­ли­цей­ский май­ор.

– Ты опять за своё, – ска­зал май­ор ин­ва­ли­ду. – Те­бя ведь вы­сла­ли.

Ни­щий улыб­нул­ся бес­страш­но.

– Я в от­пус­ке, гра­ж­да­нин на­чаль­ник. Мо­гу до­ку­мент предъ­я­вить.

Май­ор по­смот­рел до­ку­мен­ты.

– Ты что же, не на­шёл от­пус­ку луч­ше­го при­ме­не­ния?

– К ста­ро­му де­лу тя­нет. – Муж­чи­на под­нял­ся, су­нул под мыш­ку кос­тыль. Уви­дел Ван­дер­бу­ля. – А те­бе че­го на­до? Че­го ты за мной хо­дишь? Ор­де­на ему по­да­вай. А я во вре­мя вой­ны был вот та­ким шке­том. – Силь­ным рыв­ком он от­тя­нул кни­зу во­рот тель­няш­ки. – Вот, вся грудь в ор­де­нах. Об­хо­хо­чешь­ся…

На за­рос­шей гру­ди бы­ли вы­ко­ло­ты ба­боч­ки, и сре­ди этих ба­бо­чек си­не­ло меш­ко­ва­тое серд­це, про­ко­ло­тое стре­лой.

– Нет у не­го ор­де­нов, – хо­лод­но ска­зал май­ор. – Иди­те… И при­крой­те пей­заж.

Ни­щий по­пра­вил тель­няш­ку. По­шёл не ог­ля­ды­ва­ясь. Май­ор то­же по­шёл ми­мо чёр­ных сер­ди­тых ста­ру­шек.

Ван­дер­буль при­сло­нил­ся лбом к хо­лод­ной ре­шет­ке со­бор­но­го са­да и дол­го сто­ял так.

До­ма Ван­дер­буль оты­скал мяг­кую ре­зин­ку, ко­то­рая на­зы­ва­ет­ся кляч­кой. Ре­зин­ка во­бра­ла в се­бя гра­фит, но Ван­дер­буль ри­со­вал так усерд­но и так силь­но на­дав­ли­вал ка­ран­да­шом, что да­же стёр­тый ри­су­нок был от­чет­ли­во ви­ден. Ван­дер­буль сбил его мо­лот­ком и уб­рал с по­ла из­вест­ку.

ВОЗ­РАСТ ВЫ­НОС­ЛИ­ВЫХ И ТЕР­ПЕ­ЛИ­ВЫХ

Сно­ва бы­ла вес­на.

С раз­но­цвет­ны­ми ту­ча­ми – фио­ле­то­вы­ми, крас­но-бу­ры­ми, цве­та сталь­но­го и цве­та ме­ди.

Го­род вес­ной без­за­щи­тен. Го­род при­кры­ва­ет про­ре­хи афи­ша­ми. А вес­на льёт до­ж­ди. Ино­гда, рас­тол­кав ту­чи, она по­ка­зы­ва­ет не­бо, си­нее и бле­стя­щее. Не­бо пах­нет хо­лод­ным вет­ром.

Во дво­ре пе­ре­ме­ны. Пе­соч­ни­ком, ка­че­ля­ми и трёх­цвет­ны­ми ла­ки­ро­ван­ны­ми мя­ча­ми за­вла­де­ли дру­гие ре­бя­та. Гре­мя по­гре­муш­ка­ми, ко­ло­тя в ба­ра­ба­ны, ле­зут они из ка­ж­дой па­рад­ной. Они вы­тес­ни­ли Ван­дер­бу­ля и его ро­вес­ни­ков. Они за­вла­де­ли дво­ром.

Че­ты­ре го­да про­шло с той вес­ны. Гень­ка, Лёш­ка-Х­валь­ба, Шу­ри­к-Про­сто­к­ва­ша, дев­чон­ка Лю­цин­д­ра и Ван­дер­буль си­де­ли на транс­фор­ма­тор­ной буд­ке. Они мор­щи­ли лбы, со­сре­до­то­чи­ва­ясь на еди­ной вы­со­кой мыс­ли. Вы­пя­чи­ва­ли под­бо­род­ки, отя­же­лев­шие от не­сги­бае­мой во­ли. Они го­во­ри­ли:

– Ге­ракл – это си­ла.

– Ча­па­ев… Ча­па­ев то­же будь здо­ров.

На две­рях транс­фор­ма­тор­ной буд­ки че­реп и кос­ти.