Ожидание (три повести об одном и том же)

Он да­же не знал, где ра­бо­та­ет его отец-ин­же­нер. Отец ни­ко­гда не рас­ска­зы­вал о се­бе ни­че­го та­ко­го, чем Ван­дер­буль мог бы по­хва­стать. Не от­ли­чал­ся его отец ни си­лой, ни рос­том, ни бой­ко­стью в раз­го­во­рах. Мать у не­го то­же бы­ла обык­но­вен­ная. Ван­дер­буль вдруг по­чув­ст­во­вал се­бя об­во­ро­ван­ным и уни­жен­ным. Ему ста­ло яс­но, что жизнь обош­ла его, не ода­рив с ро­ж­де­ния гор­до­стью за ро­ди­те­лей.

Ми­мо про­шел по­жи­лой мо­ряк с ши­ро­кой на­шив­кой. «Ка­пи­тан,– по­ду­мал Ван­дер­буль. – У это­го есть чем гор­дить­ся». Он по­за­ви­до­вал ка­пи­тан­ским де­тям и, не гля­дя на ста­ри­ка, сов­рал:

– Мой отец ка­пи­тан. Его ко­рабль на­ле­тел на ста­рую ми­ну у Ку­риль­ских ост­ро­вов… Ни­кто не спас­ся.

– Зна­чит, ты мо­ряц­кой по­ро­ды, – про­бор­мо­тал ста­рик. – А мам­ка что же? Сно­ва за­му­жем? Или вдов­ст­ву­ет?

Лю­ди врут, чтоб воз­вы­сить­ся. Ложь по­та­щи­ла Ван­дер­бу­ля в ще­мя­щую сму­ту, где ка­ж­дый че­ло­век мо­жет уви­деть се­бя хоть са­мим Про­ме­те­ем.

– Она в боль­ни­це. Мо­жет быть, умер­ла…

– Вот как, – ос­та­но­вил­ся ста­рик.

Ван­дер­буль смот­рел в зем­лю. Струй­ки гряз­ной во­ды тек­ли по ас­фаль­ту.

– А я, ста­рый ле­ший, те­бе рас­ска­зы­ваю. Вот по­че­му ты бо­лью ин­те­ре­су­ешь­ся.

– Я у тё­ти жи­ву, – ска­зал Ван­дер­буль.

Он ещё был вы­со­ко в сво­ей лжи и чув­ст­во­вал, что при­ду­ман­ные стра­да­ния сжи­ма­ют серд­це не сла­бее, чем на­стоя­щие. Ему да­же по­ка­за­лось, что ве­ли­кие ге­рои тес­но стол­пи­лись во­круг и смот­рят на не­го, как на рав­но­го. И он под­нял го­ло­ву.

За де­ревь­я­ми, за чёр­ны­ми кры­ша­ми тор­ча­ли ан­тен­ны и клю­ва­стые кра­ны. По Ме­же­во­му ка­на­лу бук­сир та­щил бар­жу. Пах­ло ко­рюш­кой, буд­то све­жи­ми раз­ре­зан­ны­ми огур­ца­ми.

– Я до­мой, – ска­зал Ван­дер­буль.

На про­смо­лён­ных дос­ках дро­жа­ла ра­ду­га. Ав­то­бу­сы раз­ры­ва­ли её, но она сно­ва смы­ка­лась.

Ста­рик про­во­дил Ван­дер­бу­ля до са­мых во­рот. Двор­ник Люд­ми­ла Та­ра­сов­на под­ме­та­ла ас­фальт.

– Что с ним? – спро­си­ла она. – Мо­жет, его ма­ши­ной за­де­ло?

Ста­рик уго­стил её си­га­ре­та­ми – рас­пе­ча­тал ко­роб­ку «Фе­ми­ны».

– На­прас­но так ду­мае­те. Кто же ж та­ко­го хлоп­ца за­де­нет? Слав­ный хло­пец. И вы то­же слав­ная жен­щи­на.

Ста­рик по­про­щал­ся с Ван­дер­бу­лем. И ко­гда он ушёл, Ван­дер­буль по­чув­ст­во­вал, что ос­тал­ся один на всем све­те.

СЕРЬ­ЕЗ­НАЯ МУ­ЗЫ­КА

Ван­дер­буль по­зво­нил сво­ему то­ва­ри­щу Гень­ке. Гень­ка рас­пах­нул дверь и по­та­щил Ван­дер­бу­ля по тём­но­му ко­ри­до­ру.

– Хо­чешь, я те­бе элек­три­че­ский грам­мо­фон за­ве­ду? – ска­зал Гень­ка в ком­на­те. – Серь­ез­ная му­зы­ка ус­по­каи­ва­ет нер­вы.

Ван­дер­буль по­смот­рел на не­го пус­ты­ми гла­за­ми.

– Не нуж­но. Ме­ня из боль­ни­цы про­гна­ли.

Гень­ка ос­та­но­вил­ся с пла­стин­кой в ру­ке.

– Жал­ко.

Гень­ка всё знал про боль. И ни­кто не ви­дел, как он пла­чет.

Сей­час он сто­ял пе­ред Ван­дер­бу­лем, рас­смат­ри­вал грам­мо­фон­ную пла­стин­ку, слов­но она раз­би­лась. Ван­дер­буль то­же смот­рел на эту пла­стин­ку, пе­ре­ми­нал­ся с но­ги на но­гу. Гень­ка вы­тер пла­стин­ку ру­ка­вом, по­ста­вил её в про­иг­ры­ва­тель. В ди­на­ми­ке за­гре­ме­ли тру­бы, за­ве­ре­ща­ли скрип­ки, ро­яль сы­пал зву­ки, слов­но па­да­ла из шка­фа по­су­да. Му­зы­ка бы­ла очень гром­кая, очень по­бед­ная.

– Что де­лать? – спро­сил Гень­ка ти­хо.

Ван­дер­буль уже знал: нуж­но сде­лать та­кое, что­бы лю­ди по­от­кры­ва­ли рты от вос­хи­ще­ния и что­бы смот­ре­ли на те­бя, как на чу­до.

* * *

– По­зо­вём ре­бят, – ска­зал Ван­дер­буль.

При­шли Лёш­ка-Х­валь­ба, Шу­ри­к-Про­сто­к­ва­ша, дев­чон­ка Лю­цин­д­ра.

Си­де­ли на кух­не.

– Я опу­щу ру­ку в ки­пя­щую во­ду, – ска­зал Ван­дер­буль. – Кто бу­дет счи­тать до пя­ти?

У Лёш­ки об­вис­ли уши. Лю­цин­д­ра вце­пи­лась паль­ца­ми в та­бу­рет. Шу­рик про­гло­тил слю­ну.

– Ты опус­тишь?

– Я.

Шу­рик за­бор­мо­тал бы­ст­ро-бы­ст­ро.

– Да­вай луч­ше зав­тра. Зав­тра суб­бо­та.

Гень­ка, ни на ко­го не гля­дя, за­жег газ. По­ста­вил на огонь ка­ст­рю­лю с во­дой.

– Я бу­ду счи­тать,– мед­лен­но ска­зал Лёш­ка-Х­валь­ба. Он встал, при­сло­нил­ся к сте­не, при­лип к ней, как пе­ре­вод­ная кар­тин­ка. – Ес­ли че­ло­век хо­чет, пус­кай хоть за­стре­лит­ся.

Лю­цин­д­ра и Гень­ка пе­ре­гля­ну­лись и по­блед­не­ли.

– Не­туш­ки, – про­шеп­та­ла Лю­цин­д­ра. Она по­вер­ну­лась к Лёш­ке, ска­за­ла с не­ожи­дан­ной зло­стью: – А ты мол­чи, мол­чи! Я са­ма бу­ду счи­тать. – И спря­та­ла под та­бу­рет ис­ца­ра­пан­ные ло­дыж­ки.

– Счи­тай, – Лёш­ка плю­нул на чис­тый ли­но­ле­ум. – Толь­ко вслух.

Огонь под ка­ст­рю­лей был по­хож на го­лу­бую ро­маш­ку. На дро­жа­щих её кон­цах пе­ре­хо­дил в ма­ли­но­вый с мгно­вен­ны­ми яр­ко-крас­ны­ми ис­кра­ми.

Ван­дер­буль пы­тал­ся пред­ста­вить се­бе ге­ро­ев, с улыб­кой иду­щих на казнь. Ве­ли­кие ге­рои ока­ме­не­ли, как па­мят­ни­ки, за­не­сён­ные сне­гом.