Ожоги сердца

Нет, не сровняло. Сколько было походов в горы, через перевалы по неизведанным таежным тропам, ночных «тревог» с выходом на оборонительные позиции лагеря против «разбойников», заранее запрятанных в трущобах косогора! Часто ребята сами придумывали игры на преодоление страха. В ущелье Телефонного ключа есть пустотелые скалы. Среди них бывает даже взрослому жутковато: ударишь молотком по камню — и сию же секунду скалы отзываются так, будто сотни молотобойцев начали дробить камни; крикнешь «ау!» — оглушительное эхо катится по ущелью так, что хоть уши зажимай. В дни и ночи перед дождями в этом ущелье даже птицы умолкают, боятся эха своих голосов, а если сам царь тайги — медведь забредет сюда и нечаянно рявкнет, то его от испуга прохватывает медвежья болезнь и он убегает отсюда без оглядки. И, зная об этом, смелые пареньки вместе с вожатым приводили туда робких, устраивали там ночлеги и целыми ночами выгоняли, как они говорили, чертей из скал и трусость из душ робких — таежная академия смелости.

А состязания по различным видам спорта! Без этого не проходил ни один день лагерной жизни. Не случайно на районной спартакиаде школьников в тридцать седьмом году команда с Талановской долины выиграла первые места почти по всем видам и завоевала Красное знамя победителей района по спорту. Про ребят и девочек из этого лагеря говорили: они сильны и проворны, как медвежата, быстры, как лосята, цепки, как рыси, прыгучи, как козы, по футбольному полю носятся быстрее ветра, гранаты бросают далеко и точно, стрелы из луков посылают в центр мишени. Одним словом, таежники…

Спартакиада проходила в степной части района, на Тисульской равнине, на окраине районного центра. Такое не забывается, и время не в силах сровнять и размыть память о деяниях той поры. Вспоминая то время, я как бы вижу перед собой Мишу Лиморева — победителя бега на пять тысяч метров, погибшего в сорок третьем на Северном Донце; футболистов Ваню Корнеева и Васю Култаева, погибших в сорок первом под Москвой; Мишу Бутылина — победителя по метанию гранаты, погибшего в сорок втором в Сталинграде; спринтера Гену Степанова, погибшего на Мамаевом кургане; братьев Парыгиных, Пашу и Мишу, обеспечивших победу команде по стрельбе из лука, погибших в сорок четвертом на Вислинском плацдарме; рослого метателя диска Костю Бердышева, погибшего в боях за Сталинградский вокзал; Илюшу Наумова, погибшего при штурме Берлина; отличных прыгунов в длину и высоту, футболистов, волейболистов Степу Смердина, Леню Потапова, Гавришу Санникова, Сережу Кузнецова, Тимошу Рязанова; девочек-спортсменок — Марию Таран, отмеченную орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу», Аню Иванову, Таю Суханову, Лену Фомину, Люсю Шушакову, отмеченных в списках награжденных на разных фронтах Отечественной войны, но исключенных из списков живых.

Здесь, на Талановской долине, были хорошие закоперщики разных состязаний и вылазок в тайгу с ночевками: Дмитрий Лобанов, ныне доктор наук, все еще мечтающий поиграть в футбол правым крайним в сборной лагеря; кудряш Коля Мулико, ныне подполковник в отставке; Миша Черданцев, ныне мастер спорта по гимнастике; авиамоделист Боря Пургин, ныне горный инженер. Вспоминаю неутомимого волейболиста Аркадия Щербакова, ныне заслуженного артиста РСФСР; чемпиона лагеря по шахматам Диму Култаева, теперь председателя Комитета радио и телевидения области, вратаря Володю Елизарьева, ныне инженера-строителя на КАТЭКе, неутомимого затейника, гармониста Петю Тарханова, теперь пенсионера… Я встречаюсь с ними в Москве, и все они помнят, что им дали былые «забавы» в таежном лагере на берегу реки Кии. И здесь я как бы вновь слышу голос Дмитрия Петровича Лобанова:

— И на фронт мы уходили по-таежному, на плотах. Сбили три плота и по десять — двенадцать человек на каждом двинулись без оглядки. Сноровку-то обрели еще в пионерские годы.

…С километр ниже устья Талановки мы остановились на ночевку. Палатки поставили на берегу раздольного разлива Кии. Здесь мне все знакомо — и очертания заливчиков, и родничковые ключи, и груда камней, напоминавшая мне, что тут была печка-каменка, на которой грел чай и варил уху мой отец. Тут стояла его рыбацкая избушка. Он был слеп, но умело вылавливал хариусов и тайменей. Леску из конского волоса держал на пальце, и ни одна поклевка не пропускалась без подсечки. Все делал на ощупь, по чутью. Построить избушку ему помогли спортсмены-школьники, которых он привлекал к себе неистощимым запасом сказок. И в годы войны он обитал в этой избушке с половодья до ледостава. Навещали его здесь младшие дочери и брат моей жены Коля Таран. Отец подкармливал семью рыбой.

Сын и я развернули спальные мешки возле груды камней, где спал отец. И привиделся мне такой сон, что я и сегодня, вспоминая о нем, робею, как перед судом совести. Но сон есть сон.