Ожоги сердца

…Повторная атака на Зееловские высоты погасла на полпути, в первой косогорной траншее противника. Бегу во второй батальон. Там какое-то замешательство. Бегу короткими рывками от воронки к воронке. Вскакиваю. Падаю. И вдруг вижу: рядом со мной лежит офицер. Лежит на спине. Странно: в атаке падают вниз лицом, головой к противнику, а этот упал навзничь. Пуля пришлась ему в затылок. Лицо искалечено, но я узнаю его: это командир взвода из маршевой роты, которая прибыла в полк накануне наступления.

Как сурово обошлась с ним судьба в конце войны. Молодой, красивый парень. Но почему убит в затылок?

Судя по всему, он шел впереди. Значит, он был храбрым человеком. Значит, придется выводить целую роту из боя и начинать следствие. Досадно.

Добираюсь до траншеи, в которой застрял батальон. Спрашиваю: где лейтенант такой-то? Отвечают: должен быть справа, в роте автоматчиков. Нахожу первый взвод роты автоматчиков. Неужели и тут не знают, что лейтенант не просто отстал от роты, а убит в затылок? Меня уже трясет, от возмущения пересохло в горле, проклинаю себя: какой же ты слепой замполит полка, если проглядел заговор целой роты против храброго офицера… Спрашиваю: где лейтенант, что с ним? Ответа не слышу, только замечаю, кое-кто пожимает плечами, многие прячут от меня глаза. И тут, как часто бывает во сне, передо мной вырастает отец. Он, как в сказке, прозрел и берет меня за плечи.

«Не смей, не смей подозревать своих сталинградцев». — Отец дышит мне в ухо. Я улавливаю смысл его шепота: открой глаза и посмотри на тех, кто укрывается от твоего взгляда; посоветуй этим солдатам поднять лейтенанта, их трое, они знают, где он упал, а утром дай им задание — забросать гранатами пулеметную точку на правом фланге. Они должны выполнить твою задачу. Иначе трибунал, трибунал…

Утром, перед возобновлением атаки, за несколько секунд до перенесения огня нашей артиллерии — огневого вала — в глубь обороны противника, справа, где был запрятан пулемет кинжального действия против второго батальона, вздыбилась двугорбым косматым верблюдом земля. Два мощных взрыва двух связок гранат. Почему два, ведь туда были посланы три виновника? Но батальон поднялся и пошел, пошел вверх по косогору. Пошел штурмовыми отрядами, созданными за минувшую ночь. Иду с головным отрядом. Иду и никак не могу отрешиться от вопроса: почему сработали две связки, а не три? И вдруг спина и затылок ощутили толчки горячего воздуха. Кто-то дышит так горячо или палит из автомата, но не оборачиваюсь. Слышу голос за спиной: «Задание выполнено, дот взорван, двое погибли». Спрашиваю, не оборачиваясь: «Где третий?» Голос отвечает: «Вот он, здесь я, они не разрешили мне брать на себя напрасную вину. Велели доложить: задание будет выполнено, пусть не судят невиновных…»

И снова, как бывает во сне, теперь уже руки отца подхватывают меня и выносят на гребень Зееловских высот. Оглядываюсь назад, нахожу глазами взорванный гранатами дот. Там уже похоронная команда роет яму.

— Судить некого, — вырвалось у меня из груди с облегченным вздохом.

Перед глазами снова взметнулись взрывы двух связок гранат, ярким огнем опалили мое лицо. Я проснулся от лучей утреннего солнца. Они уже скользили по моему лицу.

Сын спросил:

— Тебе нездоровится? Ты что-то всю ночь дергался и бормотал «судить не судить».

— Суровый закон войны мне снился, — ответил я и рассказал ему быль и небыль сновидения, навеянного ощущениями земли, на которой спал отец, воздухом, которым он дышал здесь не одно лето даже в годы войны, вероятно, думал обо мне, и его думы в ту пору прямо или косвенно как-то передавались мне.

— Сильный, как видно, был мой дедушка. Верное решение он тебе подсказал, даже сонному. Спасибо ему.

Эти слова сына растрогали меня чуть не до слез.

Из уважения к памяти моего отца по предложению командора мы решили провести здесь еще одну ночевку. Благодатное место: воздух — дыши не надышишься, вода — пей не напьешься, и ягод, и съедобных трав вдоволь, за глаза. Условились не расходовать больше одного сухаря на человека в день и пожить хоть сутки на подножном корму, как жилось мне в детстве в годы бесхлебицы.

Мы как бы предчувствовали, что доброго клева хариусов не будет, придется лишь мечтать о наварах ухи и жирных тешках тайменя: впереди много ям, которые наверняка загадили браконьеры ядовитыми осадками взрывчатки.

Так и случилось. Ни в Щеках, ни в Девяткине, ни в Калчанах, ни в Ревунах — так называются места, где мы останавливались на дневки и ночевки, — нам не удалось полакомиться свежей рыбой.

Мы вошли в зону опустошенных заводей, богатых в былую пору хариусами и тайменями. Опустошенных злыми людьми, хапугами…

— Двуногие звери, варвары! — так назвал браконьеров возмущенный Виталий Банников.

Он возмущался и одновременно вдохновлял нас своим оптимизмом, когда мы вдруг обнаружили, что у нас не хватает провианта и курева до конца пути.

— Ничего, без курева никто не умирал, — говорил он, — а недостаток провианта восполним самовнушением: «Сыты и накурены».