Озимандия (СИ)

— Да пошел ты, — Лика даже не заметила, как перешла с ним на «ты», — Никакая я не графиня, понял? — Лика принялась расстегивать на платье пуговицы и нервно стаскивать с себя это отсыревшее тряпье, пропахшее временем и нафталином, хорошо, что догадалась под низ надеть джинсы и футболку, а кроссовки она и не снимала. — И никогда ею не была к вашему сведению!

— Ты не помнишь, это было в другой жизни…

— Палата номер шесть! — еще пару рывков и платье оказалось на полу. Дернула колье, но то не поддалось, металл все-таки, хоть и драгоценный.

— Но я не утонул, как видишь, — художник или его дух, Лика совсем запуталась, снова зло рассмеялся. — Хочешь узнать, как я остался жив и смог выбраться из той проруби?

— Только, что вы говорили обратное, — съязвила Лика, — что вы давно мертвый? Крыша едет или нелады с памятью?

— А ты злая, — заметил он. — Раньше ты такой не была…

— Какая есть.

— Ты меня расстраиваешь, принцесса.

— Не больше, чем вы меня…

— Я имею право, — еле слышно проговорил он. — Я за это право душу дьяволу продал.

— Неужели, как романтично! — Лику явно несло, но она была не в силах уже остановиться. — Ну и как, господин вечный мученик, мучиться еще не надоело?

— Привык, — говоривший скинул с лица капюшон и уставился на неё своими пустыми глазницами, — и даже получаю от этого удовольствие.

Лика в испуге отшатнулась. Лысый череп и черные впадины вместо глаз, да еще и в лунном свете не очень-то способствовали оптимизму, а когда он еще выставил на обозрение и свои изуродованные пытками кисти рук со скрученными пальцами, то ей и, вообще, чуть плохо не стало.

— Страшно? — усмехнулось чудовище. — Это все дело рук вашего батюшки, покойного Владимира Андреевича. Сначала он мне выжег на голове волосы, потом изуродовал мне пальцы, что бы я никогда в жизни больше не взял кисть в руки и не смог ничего написать… Но и этого ему показалось мало, тогда раскаленным железом он выжег собственноручно мне глаза, чтобы я уже больше никогда не смог увидеть того, что когда-то сам же и написал, например, ваш портрет, графиня. — А потом он меня помиловал, — странно, но тихий голос говорившего был совершенно спокоен и безразличен, — и отпустил на все, как я уже вам говорил, четыре стороны…

— Зачем вы мне все это рассказываете? — спросила Лика, прикидывая в уме расстояние до окна и вероятность успеха задуманного побега. Все же просто так умирать, пусть и за компанию с этим уродом, ей все-таки не хотелось. — Мне совсем не интересны эти ваши средневековые бредни…

— Вы хотите бежать? — он усмехнулся. — Бесполезно…

— Отпустите меня, пожалуйста, — захныкала она. Когда-то этот прием очень даже не плохо срабатывал. Мужчины на него попадались. А что может быть слаще для калеки, решила она, продавшего душу дьяволу, да еще и обреченного теперь на вечное прозябание в подвешенном состоянии, как не вид горьких слез той, которая была всему этому причиной.

— Не старайтесь, — устало вздохнул он. — Я вижу, что ваши слезы все насквозь лживы, так же, как и вы сами. У меня хоть и нет глаз, но вижу то я все равно лучше вас всех зрячих, вместе взятых, у меня, можно сказать, нет рук, но я все равно, как видите, пишу картины, у меня нет души, но я все равно живу…

— Может вам помочь умереть? — Лика сразу же подкинула ему новую идейку. Уж лучше он, чем она, это было б правильней…

— Звучит заманчиво, — кивнул он, я подумаю. А теперь я хотел бы показать вам свои новые картины, те, которые были мной написаны уже после вашей и моей смерти.

— Значит, я все-таки умерла?

— Нет, но скоро умрете, вам не долго, уверяю вас, осталось мучаться… Но вы не бойтесь, ваша смерть будет легкой и безболезненной. Вы умрете и снова окажетесь на балу, откуда я вас так нахально вырвал, даже не соизволив испросить на то вашего глубочайшего позволения.

— Как это, — не поняла она?

— Очень просто, — сверкнул он в темноте зубами. — Это ведь был бал мертвых: убиенных, самоубийц и прочих неудачников этой жизни, например, утопленников и утопленниц…

— Вы хотите сказать…

— Вот именно. На этом балу вы были единственной живой душой, неужели вы не заметили?

— А мои родители, — Лика готова была уже разреветься, — они что, тоже…

— Конечно, — говоривший деланно вздохнул. — Извините меня, я совсем вам забыл сказать, но вашу мать убили, а отец, ваш дорогой папочка, сам разобрался со своей жизнью.

— Не правда!

— Почему же…

— Потому, что это все вранье, — Лика больше не смогла сдерживать слезы и расплакалась. — Я не верю ни одному вашему слову.

— Не верь. Ты бы о себе лучше подумала, — тембр его голоса совсем не изменился. Шипение ядовитой змеи и то, наверное, было слаще, чем этот его убаюкивающий голос. — Тебя, кстати, тоже ждет не лучшая участь, например, голодная смерть в метро, там, где вы с дружком несколько дней резвились или…

Его отвлек какой-то посторонний шум, донесшийся с улицы, и он замолчал, внимательно прислушиваясь к посторонним шорохам, но все было тихо, и он принялся снова за свою жертву.