Озимандия (СИ)

— Они у тебя? — удивился Коршун.

— А я тебе их отдавала?

— Нет.

— Чего тогда спрашиваешь? Я их вложила в прибыльный бизнес и за год у тебя почти миллион.

Коршун посмотрел на девушку и…ничего не сказал. Самолет забирался все выше и выше и вскоре совсем пропал из виду, скрывшись за облаками.

— Красиво, — сказал он.

— Да, — кивнула она, — очень. Я, вообще, люблю летать.

— Я одному пацану обещал показать небо. Обманул…

— Не расстраивайся, он уже забыл.

— Да, год прошел.

— У него все впереди.

— Конечно, но…

— Виктор…

— Что?

Рита перестала рассматривать небо и повернулась в его сторону.

— Скажи, я зря все это затеяла, да?

— Не знаю, — он не стал вилять. — Время покажет.

— Лика так и не объявилась, — сказала она.

— А вторая?

— О ком ты?

— О той, которая была с нами в тот вечер…

— Не понимаю, — удивилась Рита. — Нас было двое.

— Да, — кивнул Коршун. — Ты и она.

— Нет, я и ты…

— Все время?

— Все. С того самого момента, как ты подобрал меня на площади.

— Может, ты забыла?

— А ты оранжевых человечков видел? — спросила Рита, игнорируя его вопрос.

— Нет, — ответил Коршун.

— Странно, их на площади было много.

— Не видел, 3/4 устало отмахнулся он.

— Вот и я твою подругу не видела, — Рита отвернулась к окну и замолчала.

— Пусть будет так, — согласился он. — Так даже лучше…

— Конечно, — кивнула она.

— Тебе было трудно все это время? — спросил он.

— Очень, — ответила она.

— Думаешь, что теперь будет легче?

— Хотелось бы.

— Предлагаешь с белого листа?

Рита молча кивнула, чувствуя, как неожиданные слезы вдруг заполнили глаза.

Минут десять летели молча, каждый думал о своем, каждый смотрел в свою сторону.

— Значит, нет? — Рита первая не выдержала молчания, расценив его как отказ. — Разбежимся, словно бы и ничего не было?

— А разве что-то было? — спросил Коршун, незаметно улыбнувшись, возможно, первый раз за весь этот проклятый, выпавший из их жизней год.

— Ну ты и сволочь, Коршун.

— Знаю, — кивнул он и привлек Риту одной рукой к себе. Она попыталась вырваться, но он ее уже не отпустил, размазал ладонью соленые слезы по ее щекам и нежно прижался к ним своими сухими колючими губами.

— Отстань, — она попыталась высвободиться, но не сильно, — я тебя ненавижу.

— Правда?

Ответа он не услышал. Возможно она что-то ему и говорила, что вряд ли, слова в их отношениях значения уже не имели. Он прижался к ее лицу, да так и затих, прислушиваясь к себе и, чувствуя, что и у самого внутри вдруг что-то накатило, странное, непонятное и до сих пор лично им еще неизведанное, подкатило тяжелым комом под горло и вот-вот должно было уже вырваться наружу этими идиотскими, предательскими… слезами. И девка эта еще под боком, прилепившаяся со своей любовью, закрыла глаза и будто ничего не видит, у самой глаза размазаны. И это вырвалось, и глаза «запотели», и резкость неожиданно поплыла, словно объектив кинокамеры водой залило. Прорвало… И Коршун сдался, ясно понимая, что вот именно с этим он уже бороться не в силах, да и не будет он с этим бороться, устал уже воевать и бороться. И черт с ними, со слезами этими, пусть капают, плевать ему сейчас было на них и вообще на все: и что он мужик и, что даже крутой, и вообще… И ничего здесь не было удивительного, просто, наверное, это со слезами уходило из его души прошлое, тяжелое, темное и нехорошее, уступая место настоящему, наверное, светлому. Люди всегда надеются на лучшее и это правильно. Другое дело, что не всегда эти надежды сбываются, но это уже другая история. Надежда — путь, который ведет человека по жизни, потому и умирает последней, что мертвому она уже не нужна, а пока ты еще жив…

Коршун прислонился виском к холодному стеклу маленькой кабины и принялся молча созерцать проплывающие под белым крылом самолетика редкие серые облака и землю в тумане. Мотор гудел, пропеллер вращался, тепло прижавшейся женщины, той единственной, которой он, наверное, только и был нужен в этом мире, постепенно размораживало сердце. Слезы высохли, злость ушла, было неожиданно хорошо и спокойно, 3/4 жизнь продолжалась. Когда-то, очень давно, все это принадлежало только Богу, думал он. Но потом Бог взял… да и отдал всеэтовеликолепие людям, которым только и осталось, что жить в этой красоте и всего лишь постараться её не испортить.

Рассказывал мне странник, что в пустыне…