Озимандия (СИ)

Спустившись в метро, Коршун лишь поменял жару наземную на духоту подземную. Только здесь, как оказалось, было еще хуже из-за отсутствия достаточного количества кислорода в атмосфере подземки. Похоже, что компрессоры, подающие сюда воздух, давно уже перестали справляться со своей задачей по причине, что они или давно и безнадежно устарели, или по тому, что их просто не хватало на линии. Но Коршуна это совершенно не волновало, что там у них не работало или работало, но не так. Он еще на эскалаторе пожалел, что решил воспользоваться этим видом транспорта, но возвращаться все же не хотел. Плохая примета. День сегодня и так не заладился, чтобы его еще и самому портить. Он решил проехать всего одну остановку и на этом закончить свое путешествие по подземному городу, но уже в самом низу эскалатора он сильно засомневался в правильности своего решения. Что-то ему на интуитивном уровне подсказывало, что не следовало бы этого делать — кататься сегодня в метро, и духота здесь была, явно, не причем. Коршун с сожалением оглянулся и посмотрел наверх, туда, куда двигался встречный поток и еще раз пожалел о своей затее. Теперь у него было лишь одно желание — поскорее отсюда выбраться, но для этого надо было, еще спустится, и попасть в поезд.

Пока он раздумывал, ехать или не ехать, ступеньки стали потихоньку уменьшаться, пока и не вытянулись совсем в ленту, убегающую куда-то под счищающие грязь ножи. Эскалатор свою работу выполнил и бесцеремонно выплюнул Коршуна на перрон, где он и был незамедлительно подхвачен людским потоком и выброшен прямо к месту посадки. Поезда еще не было, и он чуть не выругался в слух, кроя про себя матом и метро с его порядками, и самого себя за свою бестолковость, и всех этих шатающихся вокруг него людей, в таком немыслимом количестве заполнивших собой окружающее его пространство. Коршун тяжело вздохнул, обреченно оглядываясь по сторонам в надежде, увидеть хоть какую-то отдушину, но ничего хорошего для себя он там так и не увидел. Ситуация была безнадежной. Прибывающая толпа с каждой минутой становилась все больше и больше, оттесняя его к самому краю платформы и грозя, в конечном итоге, ненароком его, вообще, туда сбросить, что было вполне вероятно из-за явной ограниченности перрона, и что его, конечно же, совсем не устраивало. Коршун закрыл глаза и с ужасом представил, как его тело, сбитое многотонной налетевшей громадиной, размазывается по шпалам железными, начавшими уже тормозить, колесами. Картинка получилась еще та… Сразу захотелось к чему-либо прислониться, например, лбом к прохладному стеклу вагона, которого еще не было и, закрыв глаза, тут же отключиться от всей этой ненавязчивой действительности. А еще лучше…

Коршун снова вздохнул и отыскал глазами светящееся электронное табло в начале тоннеля. Оно показывало уже четыре минуты, как путь был свободен, светофор давно переключился на зеленый, но ожидаемого поезда все еще не было. Люди, столпившиеся вдоль железки, в нетерпении тасовались на перроне и, то и дело нервно поглядывали на электронные цифры, сменяющие с методической последовательностью друг друга, проклиная в душе и их, и того умника, который, сидя где-то на верху в прохладном кабинете, постарался сделать так, чтобы пассажиры любовались ими как можно дольше. Но режим экономии, даже если очень хочется, невозможно свести до одного состава, пусть и очень длинного, и вот, на седьмой минуте, наконец, в глубине черного тоннеля что-то стало видоизменяться. Сначала, далеко-далеко, показались четыре маленькие светящиеся точечки, затем засверкали гнутые рельсы и послышался гул приближающегося поезда. И, уже в самом конце, из тоннеля, выталкиваемый мчащимся составом, подул сильный и, что всех порадовало, слегка даже прохладный ветер, портя дамские прически и имитируя работу кондиционера. Гремя, всем, чем можно и чем не можно, в том числе и костьми обалдевших от путешествия пассажиров, состав из десяти болтающихся вагонов с диким ревом включенной сирены ворвался на станцию, стремительно пролетел вдоль всего перрона и резко, скрипя всеми своими тормозными колодками, остановился. Растянувшись во всю его длину, поезд распахнул перед ожидающими свои многочисленные двухстворчатые двери и мелодичным голоском пригласил их, потерявших уже всякое терпение, занять свои места в пропотевших до последнего винтика вагонах.

— Отойдите от края платформы, — гремел на всю станцию динамик. — Быстрее заканчиваем посадку… не мешаем движению…

Двери состава открылись и, спертая смесь из запаха пота и аромата всевозможных духов от взмокших красавиц с прилипшими к трусам задницами, к тому же еще разбавленная устойчивым душком от стиранных и не стиранных мужских носков, до полного букета которой не хватало еще лишь самой малости — немного сероводорода, вырвалась, наконец, наружу.