Озорник

— Что-что?.. — Глаза Ходжи-бобо стали круглые. — Мулла Салим, а вы не видели?

— Вчера вечером видел: вот здесь стоял.

— Здесь его нет, — ответил Ходжи-бобо чуть не плача. Потом взглянул на меня. — Эй, несчастный, а ну подумай хорошенько: может, ты убрал куда?

— Нет, Ходжи-бобо, я не трогаю ваши вещи. Поищите лучше.

— Он же не птица, чтобы мог улететь куда-нибудь. И не жаба, чтоб уйти в какую-нибудь дыру. Найди сейчас же, проклятый! Грешно шутить со старшими.

— Разве я с вами шутил когда-нибудь, Ходжи-бобо?

— Заходил сюда кто-нибудь после меня?

— Даже птичка не залетала.

Тут началась суматоха. Ходжи-бобо закрыл дверь чайханы и стал переворачивать все вещи. Он даже заглянул под одеяло и в самовар. Потом он взял щипцы и два раза прошелся по моей спине. Я заплакал. Наконец все устали. Ходжи-бобо сел на свое место и зло посмотрел на меня.

— Эй, проклятье твоему отцу! Что стоишь, как жалкий веник? Говорят: «Если выкормишь маленького ягненка, будешь салом сыт, если сироту — кровью захлебнешься». С тех пор как ты, несчастный, поселился в моем доме, — одно невезенье. Если ты этот ящичек отнес куда-нибудь — пока не поздно, верни, и разговор на этом будет закончен. Но знай, я могу подать в суд и семь шкур с тебя сниму.

— Нет, Ходжи-бобо, — сказал я со слезами на глазах, — раньше я вас вызову к казию. Вот уже четвертый месяц я служу у вас и заработал только вот эти опорки и старый колпак. Несмотря на то что я сирота, вы обижаете меня и бьете. За службу вы не платите. Где это писано: в каком шариате, в каком законе? Нет, это я вас вызову к казию.

Слушая мои слова, Ходжи-бобо даже задрожал:

— Ах так? Пусть и соль в моем доме не пойдет тебе впрок! Вот как заговорил… Сгинь сейчас же! Чтоб ноги твоей здесь не было. Если я тебе что-то должен, получишь на том свете. Такова воля аллаха!

— Оставьте, Ходжи-бобо, — сказал мулла Салим, видно боясь большого шума. Потом обратился ко мне: — Ты тоже прикуси язык. Лучше скажи, кто мог взять этот ящик.

Индийский меняла сидел молча; ему, видимо, было жаль меня. Он поглаживал бороду и плакал.

— Бедный мальчик! Проклятое сиротство! Ходжи-бобо, я заплачу вам. Сколько дать?

— Да оставьте свои «сколько»! — прервал его грубо Ходжи-бобо и обратился ко мне: — Скажи, на кого ты думаешь?

— Трудно наговаривать на других, но думаю, что это дело рук того курносого, который приводил полицейских. Он сейчас ненавидит вас и муллу Салима. И поэтому решил насолить.

— Гм, значит, так? Проверим. Он никуда не денется.

Поздним вечером я собрал все свои деньги, спрятанные под одеялом, и стал зашивать под ворот халата.

Тут надо мной выросла фигура Салима-муллы.

— Что ты тут делаешь, сынок?

— Выгнать вы меня выгнали… Хотите, чтоб я такой драный вышел на люди? Надо же кое-где залатать!

— Я все хотел тебе бумажного змея смастерить. Нет китайской бумаги. Не везет тебе. — Потом шепотом добавил: — Ночи сейчас лунные, не жди утра. Попрощайся и иди. Ходжи-бобо согласен. Ему больше нравятся люди, на которых он не тратится.

Я понял «доброту» Салима-муллы, который заботился не обо мне, а в первую очередь о Ходжи-бобо.

— Если вы так считаете, я сейчас же отправлюсь в дорогу.

В честь освобождения с этого проклятого места на прощание я сходил и умылся.

Вышел из вонючей чайханы и глубоко вдохнул свежий воздух. Теперь я чист, свободен, легок, как птица, на душе светло, как на заре. Все четыре стороны открыты.

Только в какую сторону мне идти?.. Этого я еще не знал.