Падающие звезды

   Утром на другой день Бургардта разбудил человек Андрей и заявил с особенной суровостью:   -- Барышня ждет в гостиной...   -- Какая барышня?   -- Анна Егоровна...   Анита ждала отца в гостиной с заплаканными глазами.   -- Мисс Гуд бредит, папа... Мне страшно.   Старушка лежала, действительно, в бреду. Бургардт даже испугался, когда увидел ея багровое лицо и мутные глаза. Она уже больше не стеснялась, что в ея комнату входит мужчина, когда она в постели.   -- Я умираю...-- тихо проговорила она, пожимая руку Бургардта своей горячей сухой рукой.-- Ради Бога, ничего не говорите Аните и не посылайте за доктором.   -- Мисс Гуд, Бог с вами, что вы говорите...   -- У меня к вам единственная просьба...-- продолжала старушка, с трудом открывая отяжелевшия веки:-- да, одна... Увезите меня куда нибудь в больницу... Это тяжело, когда в доме покойник, и Анита будет напрасно волноваться... Я не хочу быть никому в тягость...   С трудом переведя дух, она прибавила:   -- Знаете, кошки никогда не умирают дома...   Бургардту стоило большого труда уговорить ее относительно доктора. Мисс Гуд не верила в аллопатию и согласилась только под условием, именно -- пригласить какого-то старичка немца Гаузера. Ведь все остальные доктора немножко шарлатаны, а у Гаузера она когда-то лечилась и он проявлял несомненные признаки порядочности.   -- Он такой джентльмэн, -- резюмировала она свои мысли.-- А в медицине это главное...   Разыскать в Петербурге стараго медицинскаго джентльмэна было не легко, начиная с того, что Гаузеров оказалось несколько, и кончая тем, что настоящий Гаузер уже давно бросил практику и жил на покое у Пяти Углов. Старик занимал свою квартиру больше сорока лет и устроил в ней маленькую Германию. Когда Бургардт вошел в эту тесную докторскую квартиру, на него пахнуло именно этой Германией. Везде стояли бюсты Вильгельма, Бисмарка и Мольтке, пахло настоящим кнастером, и во всей квартире, кажется, не было русской пылинки. Вышел Гаузер в немецкой ермолке, с немецкой трубкой в зубах и в немецком халате. Это был чистенький сухой старичок с бритым лицом и живыми серыми глазами. Когда Бургардт обяснил ему цел своего визита, Гаузер пожевал губами, строго осмотрел его с головы до ног и проговорил довольно сухо:   -- Меня удивляет, что вы, милостивый государь, обратились именно ко мне... Именно, я хочу сказать, что на Васильевском острове есть достаточно врачей, а мое есть правило -- не отбивать практику у моих уважаемых коллег.   Бургардту пришлось обяснять, почему оврь обратился именно к нему, и лицо Гаузера приняло уже грозное выражение.   -- Гомеопатия?-- проговорил он, поднимая брови.   -- Да...   -- Значит, она лечилась у врача гомеопата?   Бургардт чуть не поклялся, что мисс Гуд лечилась сама, по какому-то таинственному руководству, и старик успокоился. Дорогой он обяснил, что давно бросил практику, хотя и продолжает заниматься медициной теоретически.   -- А что вы думаете о бактериях?-- неожиданно спросил он, когда уже подезжали к квартире Бургардта.   -- Как вам сказать...-- соображал Бургардт, боясь ответить невпопад.-- Я думаю, что, как всякая новинка, учение о бактериях зашло дальше, чем следует.   -- Вот именно, -- согласился старик, успокоившись.   Если бы Бургардт ответил иначе, упрямый немец, вероятно, уехал бы домой. Вообще, это был оригинальный человек, и он понравился Бургардту своей цельностью. Очевидно, он давно пережил самого себя и ревниво оберегал те взгляды и понятия, в которых вырос.   Осмотр больной продолжался недолго. Бургардт с волнением ждал появления доктора в гостиной. Когда тот вошел, он по его лицу заметил, что дело слишком серьезно.   -- Придется отнять ногу, -- спокойно проговорил старик, протирая очки.-- Это было безумие запустить так рану.... Вот вам плоды этой дурацкой гемеопатии.   -- Неужели нет другого исхода?   -- Никакого... Пригласите консультантов. Начинается общее заражение крови...   -- Вы ей сказали все?   -- Да... Это женщина с твердым характером. Она отказалась наотрез от операции.. Поговорите с ней сами, а я вас подожду.   Переговоры Бургардта не привели ни к чему. Мисс Гуд была спокойна и на все его доводы твердила одно:   -- Я не желаю быть калекой... да. У меня органическое отвращение ко всякому уродству. Анита не будет меня уважать, когда у меня одна нога будет деревянная... Ведь дети безжалостны к уродам, а я не хочу быть смешной в ея глазах.   Как Бургардт ни уговаривал ее, как ни убеждал и ни молил, мисс Гуд оставалась непреклонной. Его охватила страстная жалость к этой героической старой девушке, и он упрашивал ее со слезами согласиться на операцию.   -- Я ценю ваше участие, -- отвечала мисс Гуд.-- Но позвольте мне остаться при моем мнении. Это мое право... да... Я всю жизнь провела при своем мнении.   Анита очевидно подслушивала у дверей и ворвалась в комнату с горькими слезами. Она целовала руки мисс Гуд, умоляла, опустившись на колени, и это откровенное детское горе довело Бургардта до настоящих слез.   -- Ах, как я вас всех люблю...-- шептала мисс Гуд, утешенная сделанным усилием.-- Но всему есть свой предел... Господу угодно призвать меня в лучший мир, и я покоряюсь Его воле. Анита, ты дашь мне слово читать одну главу из Библии каждое воскресенье, как мы делали до сих пор, и когда сделаешься большой, то поймешь, что мисс Гуд не могла поступить иначе...   Старый джентльмэн Гаузер страшно разсердился, когда Бургардт вышел в гостиную с заплаканными глазами, и только развел руками.   -- Это -- сумасшедшая женщина!-- выкрикивал старик, бегая по комнате маленькими старческими шажками.-- Я сейчас пойду к ней и поговорю... Да, я поговорю. Это безумие... это... это...   -- Нет, ради Бога не ходите, -- уговаривал его Бургардт.-- Ей необходимо успокоиться... Она взволнована.   Доктор обиженно замолчал, простился довольно сухо, не взял денег за визит и, одеваясь в передней, проговорил:   -- Эта женщина меня возмущает... да... Это... это... я не знаю, как это назвать!   Мисс Гуд очень страдала, но оставалась спокойной. Полосы тяжелаго забытья сменялись светлыми минутами сознания, и в одну из таких минуть она послала Аниту за отцом. Это было вечером. Бургардт и Анита обедали одни, и им казалось странным, что стул, на котором мисс Гуд сидела восемь лет, остается пустым. За день Бургардт страшно измучился, и ему было тяжело идти в детскую. Анита вошла вместе с отцом, но мисс Гуд заметила ей с обычной строгостью:   -- Анита, ты выйдешь... Детям не следует слышать все, что говорят между собой большие.   Анита выбежала со слезами, и Бургардта поразила эта жестокость больной.   -- Это так нужно...-- ответила ему она на его немой вопрос.-- Я ее очень люблю, и в свое время она узнает все...   С трудом переведя дух, мисс Гуд продолжала:   -- Да, я ухожу из здешняго мира... И мне хотелось вам сказать, Егор Захарович... Вы знаете, что я никогда не вмешивалась в ваши личныя дела, но сейчас мой долг велит мне сказать... Много думала... Я понимаю, что художники не могут жить, как живут обыкновенные люди... Им нужны впечатления... Я не осуждаю и не желаю осуждать... Но я всегда боялась, что в ваш дом может войти не достаточно корректная женщина... Как мужчина -- вы еще молоды, и может случиться все... да... Но я боюсь за Аниту... Она вступает в свой критический возраст, когда нужна твердая рука... Пожалейте и поберегите ее... Возьмите себя в руки... Я знаю, что вы по душе хороший и очень добрый человек, но у вас, к несчастию, мягкий русский характер... Последнее меня убивает...   -- Мисс Гуд, поверьте, что для Аниты будет сделано все, что я в силах сделать... Кажется, вы меня не можете упрекнуть в чем-нибудь...   -- К несчастию, у нея такой-же добрый характер, как и у вас.. Я отлично сознаю, что говорю.   Мисс Гуд несколько времени лежала с закрытыми глазами, охваченная истомой. Потом она поднялась, оперлась локтем на подушку и заговорила:   -- Я позаботилась об Аните... К вам приедет из Лондона моя племянница, тоже мисс Гуд... Жаль, что она немного молода... Но это пройдет. Она займет мое место. Она такая-же девушка, как и я, т. е. по английски это называется spinster, а по русски -- третий пол. Нас много таких девушек в Англии... Молодые люди уезжают в колонии, а мы остаемся. Половина девушек остается без мужей и расходятся по всему свету искать работы... У меня был жених, я ждала его десять лет, а он умер в Индии от желтой лихорадки... Другия английския девушки тоже ждут долгие-долгие годы своих женихов... Ваши русския девушки этого не знают... О, им хорошо, и Аните будет хорошо. Вы художник, а не подозреваете, что ваша Анита -- красавица... я знаю, что вы считаете ее дурнушкой, но вы ошибаетесь...   Мисс Гуд хотела сказать еще что-то, но слабо махнула рукой. Ее оставляли последния силы.   Когда Бургардт вышел в гостиную, его удивило, что там сидел доктор Гаузер и читал свою немецкую газету. Он даже захватил с собой ермолку и трубку.   -- Что наша упрямая женщина? -- спросил он с особенной, виноватой кротостью в голосе.-- О, я много думал о ней...   Когда Бургардт обяснил все, доктор Гаузер поднял палец вверх и проговорил:   -- Я теперь понимаю упрямую женщину... да. Она имеет свое полное право... да.   В виду решительнаго отказа мисс Гуд сделать операцию или созвать консилиум, старый медицинский джентльмэн решил, что он с своей стороны не имеет права оставлять больную и поэтому приехал с тем, чтобы провести всю ночь около нея.   -- Она сейчас бодрится, а потом будет слабость, -- обяснил он Бургардту.-- Да, большая слабость... Я это хорошо знаю, потому что много лечил в свое время.   Бургардт и Гаузер просидели в гостиной целую ночь. Положение больной быстро ухудшалось. Полосы забытья увеличивались. Являлся тяжелый изнуряющий бред. Доктор и Гаузер дежурили у постели больной поочередно, а когда она забывалась -- сидели в гостиной и разговаривали вполголоса.   -- Что такое жизнь? -- спрашивал старик.-- Что такое смерть? С точки зрения философской, как говорит Шопенгауэр, это явления безразличныя... да. Что такое наше горе или радость? То же самое... Мы совершенно напрасно боимся смерти, потому что это только наша точка зрения, что смерть почему-то ужасна.   В гостиной стоял полусвет, немецкая трубка Гаузера хрипела, слышно было, как в столовой тикали часы. Бургардту нравилось, как говорил старый немец, и ему казалось, что он такой славный и что он давно его знает, и что у них есть общия мысли.