Падающие звезды

   Мисс Гуд умерла, как и жила, с большим достоинством. Старик Гаузер провел у ея постели безвыходно двои сутки, стараясь облегчить последния минуты больной. Бургардт чередовался с ним в дежурстве и тоже почти не спал. Все происходившее производило на него глубокое впечатление, каким-то странным образом совпадая с собственным угнетенным настроением. Мисс Гуд уходила из этого мира неразрешимой загадкой, как непризнанная женщина новаго века, которому нужны пар, электричество, разныя чудеса техники и последния слова науки, а человек не нужен. Нужна, вообще, машина, а человек подешевел, как сравнительно неудачный по силе конкуррент. И подешевела главным образом женщина. Ведь на Востоке нет разростающагося в гигантской прогрессии института третьяго пола, как нет и жертв общественнаго темперамента. Восточная женщина еще сохранила свою большую цену и ее нужно заработать, а культурная английская женщина является результатом. перепроизводства. Ведь это ужасное явление, когда девушка должна уходить от родного очага в далекую неизвестную страну и вести свою трудовую жизнь среди чужих людей, чужой обстановки и чужих интересов. Ведь это тоже смерть, смерть целаго народа... На эту тему Бургардт и Гаузер проговорили две ночи.   -- История повторяется, -- думал вслух старик.-- Мы присутствуем при роковом повороте и не замечаем его. Разве греки или римляне замечали свое падение? У нас останутся машины, редкия изобретения и последния слова науки, а человек уйдет, выродится. Получатся dégénères supérieurs...   -- Что же делать, доктор?   Старик Гаузер красноречиво разводил руками и закрывал глаза.   -- Тут ничего нельзя поделать, потому что весь общественный организм заражен и болезнь приняла скрытую форму. Мы ищем только отдельных виновников, а это есть большая ошибка и непоследовательность. Я уже давно все это заметил, говорил об этом и писал, но надо мной только много смеялись. "Старый Гаузер хочет быть оригинальным"... "Старый Гаузер сошел с ума". Хе-хе-хе! А разве я виноват, что понимаю больше других? Вот и сейчас я опять прав, и мне жаль мисс Гуд, которая была большая женщина.   Оказалось, что доктор тоже был "третьим полом" и провел жизнь холостяком. А между тем его заветной мечтой было иметь семью и маленьких Гаузеров. Но что делать -- когда был молод, приходилось много работать, чтобы "обставить себя", а когда вся обстановка получилась -- доктор Гаузер состарился.   -- Конечно, я мог жениться и в этом возрасте, -- точно оправдывался старик: -- но я уже потерял аппетит к семейной жизни, а затем принципиально должен был воздержаться, потому что дети от отцов такого возраста бывают склонны к самоубийству... Да, у каждаго жизнь складывается по своему, и старый Гаузер остался одиноким.   Анита вытащила старый альбом мисс Гуд, где хранилась ея фотография, когда она была молодой. Доктор долго и с особенным вниманием разсматривал ее, а когда Анита ушла, проговорил со вздохом:   -- Представьте себе... да... если память мне не изменяет... Нет, именно это та самая девушка, которую я лечил и... и... гм... если я не ошибаюсь, я был ей увлечен... да, да... Вот встреча!   Потом на старика напало сомнение, действительно ли это была та самая девушка, в которую он был влюблен. Ведь это было так давно... Когда мертвая мисс Гуд была положена на стол, доктор Гаузер вошел в комнату посмотреть на нее и отшатнулся. Да, это была она. В этом не могло быть никакого сомнения. После смерти некоторое время, особенно у женщин, лицо точно молодеет.   -- Боже мой, это она...-- шептал старик в ужасе, хватаясь за голову.-- И я ее не узнал... Пора старому Гаузеру умирать.   Бедная Анита еще в первый раз видела покойника и точно вся застыла. Мать она плохо помнила. Ей все казалось, что это неправда, что вот -- вот мисс Гуд поднимется и сделает всем строгий выговор. Отец был особенно внимателен к ней и, видимо, следил за ея настроением. При посторонних Анита старалась не плакать, а убегала в детскую, где всякая мелочь напоминала ей мисс Гуд. Девочка плакала не столько о самой мисс Гуд, сколько о том, что постоянно ее огорчала своим поведением. Теперь ей казалось, что даже неодушевленные предметы являются для нея немым упреком -- любимое кресло, на котором всегда сидела мисс Гуд, ея рабочий столик, полочка с любимыми английскими авторами, ея чайная чашка, вывезенная еще из Англии. Да, эти вещи еще жили, напоминая все привычки своей хозяйки.   Сейчас после смерти мисс Гуд хозяйство поступило в полное распоряжение человека Андрея, который, как оказалось, решительно все знал и все умел предусмотреть. Он же заказывал и траур Аните, и гроб для покойницы, и все подробности похорон. Человек Андрей решил, между прочим, капитальный вопрос о том, по какому обряду хоронить "старую барышню". Конечно, по православному, потому как мисс Гуд очень одобряла русские похороны, а на последней неделе поста ходила в русскую церковь. Одним словом, все нужно было устроить честь-честью, потому что покойница хотя и была строгонька, а уж, сделайте милость, человек правильный! Дай Бог всякому так-то прожить.   -- Ах, делай, как знаешь!-- говорил Бургардт, когда человек Андрей приставал к нему с разными пустяками.-- Не все ли равно, как и что устроим...   -- Нет, уж вы извините, барин. Все, чтобы в полном аккурате... Не такой был человек, чтобы безпорядок.   -- Хорошо, хорошо. Если, что нужно -- спрашивай Аниту. Она теперь осталась хозяйкой в доме...   -- Уж это известно...   Покойница была поставлена в гостиной, и Бургардт очень удивился, когда увидел около гроба Гаврюшу, читавшаго псалтырь. После истории в Павловске Бургардт его не видал и даже забыл обо всем. Гаврюша читал ровно и спокойно, крестился широким настоящим крестом и походил на молодого послушника. Бургардту показалось, что даже в самой фигуре Гаврюши есть какое-то скрытое духовное смирение.   Все эти дни Гаврюша где-то прятался, и Бургардт совершенно забыл о нем. Сейчас выплыла наружу нея павловская глупая история, но Бургардт посмотрел на своего ученика совершенно другими глазами. Конечно, он был виноват, это верно, но с другой стороны его и обвинять было нельзя. У молодости есть свои права. Сейчас читающий псалтырь Гаврюша для Бургардта являлся живой совестью. Да, это он, Бургардт, виноват, что поставил молодого человека в глупое положение. И голыя мраморныя женщины имеют свою жизнь, а Гаврюша был живой человек. Бургардту с особенной отчетливостью рисовалась его собственная жизнь, полная таких вопиющих противоречий и несообразностей. Бедный юноша, как созревшее зерно, попал между вертящимися жерновами. Мысль о своей конченности, заглохшая на время, опять поднялась в душе Бургардта, хотя он и смотрел сейчас на нее уже с другой точки зрения. Да, это было другое и не менее тяжелое. Смерть мисс Гуд являлась какой-то роковой поправкой, дававшей новое течение мыслям Бургардта. Он припомнил свои споры с Шипидиным и мысленно согласился с ним. Искусство было так далеко от действительности, выбирая только кричащие моменты, рельефныя положения и вызывающия позы. Ведь вся жизнь -- трагедия. Даже вот этот Гаврюша, который сейчас читает псалтырь -- тоже трагедия. И все трагедия, трагедия мелочей, недосказанных подробностей, подавленных страданий и непроявившихся чувств. Где ответ? Куда идти? Для чего жить и работать?   Вслушиваясь в чтение Гаврюши, Бургардт невольно начал вникать в смысл великой книги. Отдельныя фразы и выражения так рельефно отвечали его собственному настроению. Боже мой, ведь это болит его собственная душа, болит и мучается такими хорошими покаянными словами... А тут еще безмолствующая мисс Гуд, которая точно слушала эти слова скорби и душевнаго умиления.   В один из перерывов Гаврюша подошел к Бургардту и проговорил:   -- Вы на меня сердитесь, Егор Захарович?   -- Лично вы меня не обидели,Гарвюша, да сейчас и не место и не время говорить о некоторых вещах, -- ответил Бургардт, удивляясь собственной сухости.   Очевидно, Гаврюша ожидал какой нибудь вспышки и был доволен, что отделался так дешево, хотя ему было бы легче, если бы Бургардт вспылил и "отчитал" его. Потом вся настоящая обстановка располагала к покаянному настроению.   В жизни трагедии и комедии идут рука об руку, как мрак и свет. Приехал старик Гаузер, хотя ему, как врачу, решительно нечего было делать у покойника. Он и явился таким смущенным, почти виноватым и даже соврал, что заехал по пути, ссылаясь на какую-то консультацию. Бургардт был рад его видеть и расцеловал милаго добраго джентльмэна, что вышло уж совсем не корректно.   -- Да, да, я понимаю...-- бормотал смущенно Гаузер, поправляя очки.-- Я не виноват, что другие не понимают.   Старик держал себя своим человеком в доме, принимал живое участие во всех хлопотах, старался развлечь Аниту и даже бегал в переднюю отворять дверь, когда человека Андрея не было дома. Раз, именно в одну из таких критических минут, Гаузер выбежал на резкий звонок в переднюю, разсердившись по дороге на негодяя, который так громко звонит, когда в доме покойница, и, отворив дверь, встретился лицом к лицу с Сахановым. Они смеряли друг друга вызывающими взглядами, и Гаузеру показалось, что дерзкий гость принимает его за новаго лакея. На последнем основании он, когда Саханов хотел спять верхнее пальто, спросил его довольно резко:   -- Вам что угодно, милостивый государь?   -- Мне? -- пробормотал растерявшийся немного Саханов.-- А вы кто такой будете?   -- Я -- доктор Гаузер... А вы?   -- Я -- друг дома, а по профессии -- критик, публицист и чуть-чуть ученый. Моя фамилия: Саханов...   -- О, это совсем другое дело, -- заговорил старик, протягивая руку:-- хотя и друзья дома не должны так громко звонить, когда в доме покойник...   -- Я не буду больше, domine...   Слово "покойник" заставило Саханова отступить. Он страшно боялся покойников и всяких похорон и еслибы знал, то, конечно, не пришел бы. Но сейчас отступать было поздно, особенно, когда доктор обяснил, что умерла мисс Гуд и что Бургардт сейчас вернется. Если бы отворил дверь человек Андрей, а тут чорт подсунул немца, да еще дернуло отрекомендоваться другом дома.   -- Удивляюсь, как его Васяткин прозевал, -- ворчал Саханов, раздеваясь.-- Вы не знаете Васяткина? Тоже друг дома и специалист по похоронной части... Очень милый мужчина вообще и в частности.   Когда Бургардт, ездивший в редакцию одной газеты напечатать извещение о смерти мисс Гуд, вернулся домой, он нашел у себя в кабинете Гаузера и Саханова, беседовавших самым мирным образом, причем Саханов называл доктора domine и старикашкой, а доктор хлопал его по коленке и говорил:   -- А вы мне нравитесь, чорт возьми, хотя рвать звонки и не полагается воспитанному человеку...   -- Я еще могу исправиться, domine...   Развеселившийся доктор подмигнул и спросил:   -- А признайтесь, г. публицист и критик, вы меня приняли за оффицианта?   -- О, это тайна, которая умрет вместо со мной, domine...