Падающие звезды

   Васяткин явился только в самый день похорон, по газетному извещению, и крайне был возмущен, что узнал такую новость последним.   -- Ну, что стоило вам, Егор Захарович, известить меня?-- накинулся он на Бургардта.   -- Я думал, что вы на даче, -- оправдывался Бургардт.   -- И не думал... Знаете, это может показаться смешным, но я считаю своим долгом хоронить всех своих знакомых.   -- Очень приятно быть твоим знакомым, -- шутил Саханов.-- Того гляди, ты и нас похоронишь...   Васяткин имел привычку периодически обезжать всех своих знакомых и не был почти целую неделю у Бургардта только потому, что не желал встречаться с Гаврюшей. А сейчас, как на грех, именно такой встречи и нельзя было избегнуть. Впрочем, Гаврюша первый подошел к нему с извинениями и был очень сконфужен. Васяткин взял его за борт пиджака и заявил с своей обычной развязностью:   -- Разве вы 

могли меня оскорбить чем нибудь? Ведь это не оскорбление, если меня на улице укусит собака или лягнег лошадь... Наконец, должен сказать, что в крайнем случае я одной рукой поднимаю восемь пудов, и ваше счастье, что в тот момент я был с дамой...   Васяткин был страшный трус и совершенно безсильный физически человек, почему, вероятно, и любил хвастаться миѳическими восемью пудами.   Всего больше досталось от Васяткина человеку Андрею, потому что все оказалось не так, как следовало быть. И гроб не такой, и цветов мало, и покров скверный, и положена покойница не по настоящему -- одним словом, везде и все неладно. Взбешенный человек Андрей заявил своему барину, что он до сих пор служил верой и правдой, а теперь должен бросить службу.   -- Помилуйте, барин, этакую мораль напустили г. Васяткин, точно я все на-смех делал... Они вот пожаловали к самому выносу и свой характер показывают.   -- Хорошо, хорошо, мы поговорим потом, -- успокоивал его Бургардт.-- Теперь не до того...   Еще хуже пришлось человеку Андрею, когда по газетному извещению явились дамы в полном составе. Оне сделали такую ревизию каждой мелочи, что человек Андрей бросил шапку оземь и убежал в портерную.   Бургардт был тронут вниманием дам и особенно ему понравилось, когда заявился Бахтерев. У него и вид был совсем похоронный, как у благороднаго отца из какой нибудь мелодрамы. Ольга Спиридоновна притащила с собой мисс Мортон, которая плакала от чистаго сердца. Женщины окружили покойницу, как рабочия пчелы. Анита тоже сделалась предметом общаго внимания. Ее нарядили в плерезы, сделали траурную шляпку и, вообще, устроили все прилично случаю. В трауре Анита казалась уже совсем большой.   Доктор Гаузер был необыкновенно любезен с дамами и сделался общим любимцем. В конце концов, оказалось, что все дамы больны, и, кроме того, доктор нашел у них еще целый ряд новых болезней.   -- О, я люблю женщин, -- признавался старик Бургардту.-- Знаете, это в моем возрасте, может быть, даже смешно и нелепо, но что поделаешь с натурой... По моему в сорок лет мужчина только еще начинает жить, а женщина живет в сорок лет только по привычке.   Особенное внимание доктор оказал Шуре и нашел, что и она, исключая некоторой наклонности к полноте, настоящая немецкая Гретхен.   -- Вы обратили внимание, как она сидит? -- обяснял он Бургардту.-- О, это много значит...   Похороны прошли, как все похороны. Было что-то неестественное в выражении лиц, в манере говорить, в каждом движении. Лучше всех был, конечно, Бахтерев, изображавший удрученное душевное настроение с неподражаемой простотой. Оказалось, что все очень любили мисс Гуд, и каждый старался припомнить какой-нибудь случай из своей жизни, связанный с ея именем. Бургардту казалось, что всех искреннее и проще была мисс Мортон. Она и плакала настоящими слезами. Когда мисс Гуд была жива, она умела оставаться как-то совсем незаметной, а теперь все точно выплачивали какой-то долг. Очень жаль, что многие покойники лишены возможности видеть собственные похороны, чтобы убедиться в невысказанных почему-нибудь добрых чувствах окружающих людей.   Анита поступила в полное распоряжение Гаузера, и старик не отходил от нея с самой трогательной заботливостью. Он следил за ней, как за своей пациенткой, и старался отвлечь внимание от настоящаго. Бургардту все больше и больше нравился этот оригинальный старик. В нем было что-то такое непосредственное и простое, что делало его своим. И тут-же рядом продолжались самыя обыденныя мысли, все то, что наполняет наш день. Когда шли за гробом на Выборгскую сторону, где католическое кладбище, Саханов держал Бургардта за руку и говорил:   -- А ведь я к вам заехал, Егор Захарыч, по очень важному делу... да. Я люблю работать летом и написал на этой неделе целую статью по искусству. Угадайте о чем?   -- Ну, это трудно угадать...   -- Вы правы... Статья называется так: "Меценат в искусстве".   -- Это о Красавине?   -- Нет, вообще... Я штудирую этого мецената с древнейших времен, поскольку сохранились историческия данныя. Вы не подумайте, что тут какия нибудь личности. Нет, я пишу фактами и доказываю... да, доказываю, что меценатство -- это своего рода проказа в искусстве.   -- Не слишком-ли сильно сказано?   -- Нет, в самую меру... Все факты, батенька, а это красноречивее всяких жалких слов. Меценатство вносит разврат в искусство, и я вполне согласен с теми мыслями, которыя были высказаны вашим другом Шипидиным. Помните, тогда на вечере у вас, когда Красавин бежал?.. Да, только вы, пожалуйста, не подумайте, что я хочу написать что-нибудь неприятное именно Красавину. Боже, сохрани... Литература должна оставаться чистой от всяких личных счетов -- это мой принцип. Мне, вообще, хотелось бы прочитать эту статью именно вам... Вы можете оценить ее безпристрастно и сказать свое веское слово.   -- Хорошо. С удовольствием послушаю... Только не сегодня и не завтра, а как нибудь потом.   С похорон Бургардт возвращался домой с Анитой. Девочка была серьезна, и ему сделалось ее жаль. Обняв ее, Бургардт ласково проговорил:   -- О чем ты думаешь?   Анита ответила не вдруг.   -- Это несправедливо, папа... т. е. несправедлива вся жизнь. Почему мисс Гуд должна лежать в земле, а другие будут жить? Ведь это ужасно... Я много думала все эти дни и ужасно жалела, что нет Григория Максимыча.   -- Разве другие тебе не нравятся?   -- Как тебе сказать... Мне казалось все время, что они притворяются. Ведь им решительно все равно, есть мисс Гуд или ея нет... Даже эти проводы до кладбища и участие к покойнице -- это делалось только для тебя. Я это понимаю...   -- Как тебе сказать... да... С одной стороны, ты, может быть, и права, но ведь трудно судить других только по своему личному впечатлению. Всегда можно ошибиться... Я думаю, что многие пришли по искреннему желанию отдать последний долг покойнице, как Бахтерев или Шура.   Вернувшись домой, Бургардт с болезненной яркостью почувствовал ту пустоту, которую оставляет после себя дорогой покойник. Да, мисс Гуд не было... И она умерла именно в тот момент, когда особенно была нужна для формировавшейся Аниты. Старушка точно унесла с собой из дома последнее тепло...   Бургардту было и обидно, и больно думать на эту тему. Из друзей никто не догадался проводить его домой. Это было немного жестоко, но ведь всякому до себя. Анита с самым серьезнын видом принялась водворять нарушенный везде порядок, точно исполняла последния инструкции мисс Гуд. И тут же сейчас начались домашния дрязги и специально хозяйственныя недоразумения. Горничная поссорилась с кухаркой, человек Андрей явился пьяным и т. д. Не стало того махового колеса, которое приводило в правильное движение весь хозяйственный механизм. Гаврюша заперся в мастерской и с каким-то ожесточением работал над свой копией. Бургардту казалось, что он не испытывал настоящаго раскаяния, и к нему лично относился не хорошо.   Кончилось тем, что Бургардт тоже заперся в своем кабинете и лежал на своем диване с открытыми глазами.   -- Если бы был здесь Григорий Максимыч...-- повторял он мысленно слова Аниты.   Да, он не растерялся бы и знал бы, что нужно делать. Бургардт отлично видел сейчас спокойное и сосредоточенное лицо своего друга детства, точно оно являлось для него живым упреком.   По ассоциации идей у Бургардта опять всплыла преследовавшая его мысль о конченности, но сейчас она показалась ему такой ничтожной и жалкой. Неужели он мог так думать? Пред ним вставало что-то такое огромное и роковое, которое заслоняло все остальныя мысли. Ведь нашла же мисс Гуд силы уйти из этого мира с таким самообладанием и достоинством...