Падающие звезды

   После смерти мисс Гуд в квартире Бургардта воцарилась самая мучительная пустота. Все в доме, в каждой мелочи домашняго обихода, чувствовали, что чего-то не достает, как в часах, где сломалась пружина, приводившая в движение весь часовой механизм. Человеку Андрею в свое время доставалось от старой мисс Гуд не мало, и он от души ее ненавидел, но сейчас, при каждом удобном случае, говорил:   -- Уж что тут говорить: какая жисть без нашей старой барышни. Другой такой-то и не нажить... Как за каменной стеной все жили. Она только для видимости строгость на себя напущала, потому как в дому должон быть порядок, а сама была добрая... Через число даже добрая.   Бургардт в первое время после похорон думал куда нибудь уехать, чтобы немного разсеяться и развлечь скучавшую Аниту. Но этот план оказался пока неосуществимым, потому что приходилось ждать мисс Гуд номер второй. Положим, Анита уже большая девочка, но путешествовать вдвоем было как-то неудобно. Не везде можно найти номер в две комнаты, а оставить в номере девочку одну было неловко. Вообще, выступил целый ряд совершенно новых забот, о существовании которых при мисс Гуд он и не подозревал. На первый план выступил, например, вопрос специально о женском обществе для Аниты, и Бургардту пришлось забраковать всех своих знакомых дам. При мисс Гуд Анита могла с ними встречаться время от времени, а без нея получалась совершенно другая картина. Ведь всякое общество накладывает на своих членов изестную печать, и Бургардт меньше всего желал, чтобы его дочь походила на Ольгу Спиридоновну, на Шуру или на мисс Мортон. Последнее женское имя особенно его огорчало. Ведь он почти любил эту девушку-загадку, верил в нее, сам возрождался в ея нетронутой молодости, и, все таки, его коробило при одной мысли, что Анита будет проводить свое время в обществе мисс Мортон. Единственным исключением являлась Марина Игнатьевна, на которую можно было вполне положиться, но именно в этом пункте Анита проявила самое отчаянное сопротивление. Оказалось -- чего Бургардт совершенно не замечал раньше,-- что Анита ненавидит Марину Игнатьевну и не хотела ничего слышать. Сначала Бургардт серьезно этим возмущался и пробовал переубедить Аниту, но это ни к чему не повело, или, вернее, привело как раз к обратным результатам. Анита окончательно не желала видеть Марины Игнатьевны и даже запиралась у себя в комнате, когда та приезжала. Марина Игнатьевна женским чутьем поняла, в чем дело, и обяснила, в чем дело.   -- Это, мой друг, наша женская ревность,-- говорила она с какой-то больной улыбкой.-- Бедняжка сильно меня подозревает и совершенно напрасно. Да... Она стережет свое гнездо, как настоящая, хотя и маленькая женщина.   Из знакомых редко кто заглядывал теперь к Бургардту. Точно все сговорились, и Бургардту начинало казаться, что это не спроста. Ведь все крысы уходят с корабля, который дал течь... Оставался неизменным один старик Гаузер, который бывал чуть не каждый день и иногда оставался ночевать. Он как-то особенно близко сошелся с Анитой и проводил с ней целые часы.   -- Он, кажется, все на свете знает,-- удивлялась Анита.-- И такой, папа, интересный...   Когда Аниты не было дома, Гаузер уходил в столовую, вынимал карты и по целым часам раскладывал какой-то необыкновенный старинный пасьянс: "Веселый монах". Старик вмешивался во все дела Аниты, даже по хозяйству и ходил в кухню присмотреть, так ли готовят обед, как было заказано. Ему же принадлежала честь примирения горничной и кухарки, которыя чуть не бросили место, чтобы насолить одна другой. Но всего интереснее Гаузер относился к человеку Андрею, котораго возненавидел с перваго момента своего появления в квартире Бургардта. Человек Андрей платил ему той же монетой и ворчал про себя:   -- Воть чортушко навязался... Уморил старую барышню, а потом и нас всех переморит.   -- Ты что это там ворчишь?--строго замечал ему доктор, сдвигая брови.-- Ты не забывай, мой милый, что если бы не другой доктор Гаузер, который устроил против меня самую гнусную интригу, то я давно был бы действительным статским советником, а теперь просто статский советник Гаузер... Понимаешь? Но мой враг, действительный статский советник Гаузер, который не хотел, чтобы были два действительных статских советника Гаузера, -- получил уже давно смерть, а я еще жив и полагаю, что живой статский советник Гаузор все таки лучше мертваго действительнаго статскаго советника Гаузера. Понимаешь?   -- Очень превосходно понимаю, ваше превосходительство...   -- И я тебя насквозь вижу и все понимаю,-- неожиданно прибавлял Гаузер и даже грозил пальцем ленивому и лукавому рабу.-- Ты меня никогда не можешь обманывать...   Человек Андрей отводил душу в кухне, где читал что-то вроде лекции о генералах, кухарке и горничной.   -- Тоже, генерал выискался, подумаешь!.. "Я", "я" -- а сам просто немецкая кочерыжка. Такими генералами забор подпирай... Вот был настоящий генерал Шипидин. Вся повадка генеральская. И разорился по генерадьски, потому что больше всего уважал клубнику.   Бургардт от души полюбил стараго доктора, с которым отводил душу в безконечных спорах. Как истинный немец, Гаузер любил искусство, хотя признавал его существование только в пределах Германии. Исключение делалось только для некоторых старых итальянских мастеров и антиков. К русскому искусству, как и к русской науке, старик относился презрительно и только пожимал плечами.   -- Русское искусство?!..--возмущался он.-- Великое искусство -- продукт долгой и последовательной культуры, а где ваша русская культура? Все, что сделано в России за последние два века, сделано исключительно немцами. Даже ваш знаменитый царь Петр сделан Петром немцами... Это смешно говорить: искусство да еще русское... Разве может быть национальное искусство в совершенно дикой стране? Так называемые русские художники только донашивают уже отжившия формы и школы европейскаго искусства, как донашивали прежде фижмы, парики и шпицрутены.   Доктор Гаузер был тверд в своих положениях, и для него все было ясно. Докторская голова походила на аптеку, где в самом строгом порядке по коробкам, ящикам, ящичкам, банкам и стклянкам были размещены всевозможныя средства. На каждый вопрос ответ уже был заготовлен вперед, стоило только протянуть руку. Разве это не ясно: das Schöne -- прекрасное, das Hässliche -- безобразное, das Komische -- комическое, das Erhabene -- возвышенное. Вся суть в pas Schöne, которое является тождеством идеи и образа, переходя три стадии -- das Schöne в натуре, das Schöne в фантазии и das Schöne в образе (das Bild). Разве можно тут о чем нибудь спорить или сомневаться? Все эти термины в немецкой голове доктора Гаузера напоминали тех высохших бабочек и жуков, которые сохраняются приколотыми на булавках в витринах какого нибудь музея целыми столетиями, пока их не сест какая нибудь благодетельница моль. Лукаво подмигивая, доктор говорил Бургардту:   -- О, старые умные немцы все понимали, и доктор Гаузер тоже все понимает... Разве нынче есть искусство? Я читаю иногда русския газеты для курьеза и что вижу: в живописи -- импрессионисты, в поэзии -- декаденты, в науке -- марксисты, а в философии... да, даже в философии!-- Шопенгауэр, Гартман, Ницше. Скоро старый Гаузер не будет ничего понимать.   -- Видите ли, дорогой доктор, все эти новыя течения в искусстве, литературе и науке доказывают только то, что и мы живем одной жизнью с Западом вг даже болеем его последними, самыми модными болезнями...   -- Да, да. Это ваша русская басня о Тришкином кафтане.   Доктор любил сидеть в мастерской и наблюдать, как работает Бургардт, который время от времени пробовал что нибудь закончить из начатых работ Особенно его мучил бюст Ольги Спиридоновны, являвшийся каким-то живым упреком его художественной конченности. Ему иногда казалось, что он как будто нападал на счастливую разгадку и лихорадочно принимался за работу, но возбуждение быстро падало, и Бургардт погружался в свои унылыя мысли. Гаузер высиживал в мастерской целые часы и по старческой болтливости задавал целый ряд вопросов, касавшихся главным образом художественной техники. Но среди этих вопросов попадались такие, которые невольно смущали Бургардта, точно доктор задавал ему осторожный докторский экзамен, запутывая основную мысль разными пустяками.   -- Неужели он догадывается?-- в ужасе думал Бургардт, чувствуя, как начинает весь холодеть.-- Старик наблюдательный и не может не видеть...   Раз, в минуту такого возбужденнаго состояния, Бургардт неожиданно для самого себя в упор спросил:   -- Послушайте, доктор, говоря между нами, вы, ведь, не считаете меня художником?   -- Я?!..-- обиженно удивился старик и, пожевав губами, ответил уже с улыбкой.-- Как я смотрю на вас? О, это меня самого начинает весьма интересовать... да. Вот вы считаете себя русским художником, а между тем... хе-хе!..   -- Вы хотите сказать, что я немец? Вы ошибаетесь, милый доктор... У меня от всего немецкаго осталась одна фамилия.   -- И все-таки... О, я весьма вас понимаю, я все понимаю. Вы имеете свое самолюбие, и я тоже имею свое самолюбие, и каждый имеет свое самолюбие. Вы ели русский хлеб и поэтому считаете себя русским. О, я весьма понимаю... Но немецкая кровь сказывается. Поверьте мне, как старому врачу и вашему другу. Только одни немцы могут быть истинными художниками, и вы никого не обманете.   Это оригинальное обяснение успокоило Бургардта, хотя он и не совсем доверял хитрому "старикашке", как называла доктора Анита. В свою очередь Бургардт время от времени наводил разговор на тему о глухонемых. Гаузер, как оказалось, был в курсе дела и сообщил много интереснаго и новаго, чего Бургардт не знал.   -- У них умственное развитие приостанавливается на известной стадии, -- обяснял доктор.-- И получается в сущности необяснимая странность, на которую наука еще не обратила достаточнаго внимания. Именно, слепые гораздо развитее глухонемых, хотя должно было быть как раз наоборот. В самом деле, наша внутренняя жизнь складывается из внешних впечатлений, а главным проводником этих впечатлений служит наш глаз. И Христос сказал: светильник телу есть око. Да... А между тем, слепые стоят выше по умственному и нравственному развитию. Невольно припоминаются забытыя слова Аристотеля, что в отношении всех чувств человек остается позади многих животных, но осязание у него острее, чем у других, поэтому он и умнейшее из животных.   -- Но, ведь, глухие могут читать, а слепые лишены этого?   -- Вот здесь-то и штука... Da ist der Hund begraben. Наука довольствуется только фактом, что у глухонемых существует преобладание животных инстинктов.