Падение Икара

— Проклятый галльский оборотень! — завопил сторож. — Что ты со мной сделал? У меня руки как в огне! Доберусь я до тебя, будешь меня знать!

— А меня ты уже узнал. Я только поучил тебя правильному счету.

— Племянник! Авл! Болван! Отдуй ты его хоть ногами, они ж у тебя как у слона!

— А если он их мне мазнет? Ходишь-то ведь ногами! — Авл, пораженный сделанным открытием, даже закрыл на минуту рот.

— Твой племянник разумный юноша, и нечего его на меня натравливать. Ничего страшного не случилось: это не та мазь, которой Медея смазала покрывало своей соперницы. Читал Еврипида? Да куда тебе! Я всегда знал, что культуры у римлян с заячий хвост! У тебя только слезет кожа с ладоней и нарастет новая, гладкая, красивая! А пока она будет нарастать, ты кое о чем подумаешь. Кстати, сколько ты взял денег с Каллистрата? Не мотай, не мотай головой! Я ведь все знаю сам, а спрашиваю так, из удовольствия побеседовать с тобой… Десять сестерций? У тебя от волнения ослабела память! Ты содрал с него сто — и ты мне их сейчас отдашь; пальцы у тебя превосходно действуют: я их нарочно не смазывал… Грабеж? Конечно, грабеж. Ты ограбил Каллистрата, и я ему награбленное верну, не сомневайся. Спросишь вот у них по осени, — Критогнат широким жестом обвел пастухов, — возможно, он и сам напишет тебе благодарственное письмо… Суд? Видишь ли, если бы эти его сестерции принадлежали компании, тут, конечно, меня бы судили, осудили, засудили — все, что хочешь! А деньги какого-то жалкого сторожа, у которого только и славы, что он римский гражданин, и который наживается, прикрываясь именем компании… не знаю! Ну, да дело твое, подавай жалобу. А пока что давай деньги, не то я сделаю так, что ты до смерти останешься безруким… Принес? Все сполна? Пересчитаем. Не прыгай и не пыхти! К вечеру руки уже болеть не будут, а сейчас потерпи… Аристей, ты самый сильный — подними-ка шлагбаум. Пошли, ребята, мы и так тут задержались!

Новые места и новые люди. История Критогната

Еще несколько дней двигалась отара по широкому скотопрогонному тракту, а затем свернула в сторону и потянулась длинной-длинной цепочкой по узкой дороге, которая вела прямо к летнему пастбищу, где овцы и люди должны были провести около полугода. Дорога виляла между холмами и становилась все круче; овцы заметно стали уставать, и Критогнат распорядился подольше задерживаться на привалах. Отдыху радовались все, и люди и животные, и только одного пастуха каждая задержка явно выводила из себя. Звали его Аристеем. Он был на голову выше остальных пастухов — а и те не были малы ростом, — от густых белокурых волос и рыжеватых усов его лицо, темное от загара, казалось почти черным и особенно мрачным. Никий его немного побаивался. Он казался среди пастухов единственным недобрым человеком, и мальчик очень удивился, увидев, что Аристей с раннего утра и до вечера нес на своих широких плечах охромевшего барана и наотрез отказался положить его в телегу: «Мулам и так тяжело». Теперь, когда он стоял на обочине, подбрасывая ногой мелкие камешки, Никий подумал, что он чем-то напоминает тех буланых скакунов в Большом Цирке, которые рвались вперед, роя от нетерпения землю и вскидывая из-под копыт маленькие облачка пыли.

Аристея позвали обедать (время близилось к вечеру), и, когда он, досадливо морщась, подсел к костру, Критогнат произнес, глядя в пространство и ни к кому не обращаясь:

— Надо бы предупредить Евфимию, что мы придем завтра к вечеру. Испекла бы она нам свежего хлеба, вытопила баню. Пошел бы ты, Аристей: у тебя что ни шаг, то миля. Уж мы присмотрим с Никнем за твоим стадом… Куда, торопыга? Дообедай, поспеешь…

Аристей саженными шагами, чуть ли не бегом, подымался к перевалу. Критогнат глядел ему вслед, ласково улыбаясь. Кое-кто из пастухов тяжело вздохнул.

Солнце еще только-только всходило, когда перед Аристеем открылась просторная лужайка, которую весна словно выбрала, чтобы справить свой праздник и свою победу: такой густой и нежной была здесь трава, так прекрасны и благоуханны цветы. С трех сторон лужайку окружали довольно высокие, но покатые холмы, поросшие травой и невысоким лесом. К одному из них, словно отдаваясь под его охрану, прислонилась небольшая хижина, прочно сложенная из светлого известняка. Ветви огромного, раскидистого вяза почти до половины скрывали ее темную гонтовую крышу; дым от топившейся печи, попадая между ними, превращался в лучах утреннего солнца в розоватый туман. Около хижины бродил, капризно выбирая траву повкуснее, небольшой сытый ослик, а в дверях, держа за ошейник огромную коричневую собаку, стояла маленькая, хрупкая женщина. Увидев бегущего человека, она выпустила собаку и торопливо двинулась через лужайку. Она сильно хромала. Пес, радостно визжа и лая, прыгал на Аристея. Женщина остановилась, словно у нее не хватало сил идти; лицо ее светилось глубокой, тихой радостью. Аристей стоял уже тут, рядом; он держал ее за руки и только повторял, не сводя с нее глаз:

— Жена моя! Жена моя!