Падение Рыжего Орка

Действие десятое. На сцену под громовую овацию зрительного зала выходит любимец публики. Раскланивается. И делает то, что от него все ждут. Результат — удивителен.

Из авторской суфлерской будки, со вздохом: «Ох, Коля, Коля…»

Его разбудил не будильник. Не какой-то иной посторонний звук. И не кто-то живой — голосом или прикосновением. Нет, проснулся сам — но резко, будто что-то все-таки разбудило. Привычно поднял запястье к глазам. А, точно. Новые часы он так и не купил. Пришлось шарить на прикроватной тумбочке телефон. Выключен.

Ждал, пока загрузится телефон. Точно так же что-то вяло подгружалось в память. Про вчерашний день. На том месте воспоминаний, где на Тина начала вешаться в его ресторане эта… как ее?.. а, впрочем, неважно… или важно?.. загрузка остановилась. А вот телефон радостно пиликнул, загрузившись. Оповещения, напоминалки, тут же сработал будильник. Рядом кто-то вздохнул.

Господи, сделай так, чтобы это была Варя.

Но уже уверен был, что нет.

Руку протянул. И едва коснувшись кончиками пальцами гладкого бедра, уже совершенно точно знал — не Варя.

— Тишааа, утречкааа доооброгооо…

Захотелось взвыть, но вместо этого резко сел. Боль ударила в виски, затылок и лоб. И горло. То есть, почти всюду. И в сердце почему-то. Рядом, не прикрываясь, потягивалась по-кошачьи какая-то белобрысая кукла.

Дико хотелось пить. Теплого кисло-сладкого клюквенного морса. И чтобы этой мымры не было в постели.

— Воды принеси.

Белобрысая надула было губы, но передумала. Улыбнулась сладко.

— Как скажешь, Тишенька.

А ему хотелось заорать. Благим матом. Уйди!!! Но для такого крика адски болело горло.

Потом он жадно пил ледяную минералку прямо из горлышка бутылки. И пока по горлу, по подбородку и груди текла живительная влага, казавшаяся ему даже сладкой, в голову снова потекли воспоминания. Как точно так же по горлу вчера текли напитки. Пиво, коньяк, абсент. Все вперемежку. Чтобы наверняка. Для чего наверняка? Для анестезии. Чтобы не было больно, когда вырывать будет. Потому что когда режут по живому, когда обезболивающее почему-то не действует — это жутко, до помутнения сознания больно. Он помнит.

Помогло обезболивающее? Кажется, нет.

Снова срабатывает будильник. Звук похож на дверной звонок. Вчера звонили в дверь. Кто? Не хочет вспоминать. Не хочет!

— Мы трахались вчера?

Блондинка так и стояла около кровати — чтобы ему любоваться удобнее было. А ему зажмуриться хотелось. Не видеть. Не вспоминать.

Девица нагнулась, подняла что-то с пола. Самым кончиками пальцев держала поднятое. Помахала силиконовыми доказательствами.

— Два раза, Тишенька. И второй раз ты…

— Вали отсюда! — проревел он сквозь саднящую боль в горле. Все. Вспышкой вспомнил. Спину. И нимб золотых волос. Обхватил себя руками. Холодная минералка замерзла в лед в желудке и стала все там распирать. Он обнял себя за плечи крепче и начал раскачиваться. И уже тише:

— Уходи. Уходи. Уходи.

— Ты чего такой злой с утра, Тиша?

— Быстро!

— Хоть денег на такси дай, — блондинка сообразила быстро, что ветер переменился.

— Портмоне в кармане куртки. Бери, сколько хочешь. Уйди только.

Спустя несколько секунд после того, как хлопнула входная дверь, его вырвало. Желчью, горечью и минеральной водой. У предательства всегда вкус желчи и рвоты. Тогда, в юности, его первое время тоже постоянно рвало. Именно желчью. Хотя, может, там было от перемены питания. А в этот раз — от пива с абсентом. Ага.

Он обессилено откинулся на подушки. Зажмурился, подышал через нос. Надо вставать. И что-то делать. Обязательно надо что-то сделать. Пока он не сошел с ума от мыслей и воспоминаний, которые нагло лезли сквозь пробитую брешь.

Заставил себя собственноручно убрать то, что натворил в спальне. И презервативы заставил себя выкинуть — хотя снова затошнило. Как девочка, бл*дь! Или как баба беременная.

Потом душ. Побрился. Порезался какого-то хрена аж два раза. Боль от защипавшего на порезах лосьона была почти сладкой. Пусть морда саднит. Пусть там.

Кнопкой чайника щелкнул привычно. А вот в кружку себе налил остатки бульона. Морс он допил еще позавчера.

Пил из кружки разогретый в микроволновке бульон. Приготовленный Варей бульон. Даже имя ее отзывалось болью внутри черепной коробки. И лицо ее — везде. На дне бульонной чашки. В окне. В экране мобильного. Везде. Белое лицо в нимбе золотых волос. И почему-то вспомнил такое же белое лицо отца. Сам весь черный, а лицо белое. Не мог оторвать взгляд от его лица. Все смотрел и смотрел — пока совсем из виду не скрылся. По лицу бежали слезы, но Тихон их не чувствовал. И над ним никто почему-то не смеялся. А должны были.

Куда бы посмотреть, чтобы не видеть лица. Лица тех, кого он предал. Чье доверие и любовь обманул. Куда спрятаться от их укоряющих глаз? На углу стола аккуратно лежит упаковка с лекарствами.

— Ты лекарство, по крайней мере, пьешь?

Пью, Варя, пью.