Падение титана, или Октябрьский конь

Сегодня Цезарь почувствовал страх. Сегодня Цезарь, которому нипочем все недуги, столкнулся с неизбежной реакцией организма на пятьдесят два года жизни. Не просто жизни, а безоглядно расточительной жизни. Он использовал ее в своих целях, он ею злоупотреблял. И заставлял себя идти дальше, когда другие остановились бы отдохнуть. Нет, только не Цезарь! Отдых – это не для Цезаря. Ни в прошлом, ни в будущем. Но теперь Цезарь, который никогда не болел, вынужден был признать, что уже несколько месяцев как болен. Все-таки малярия, некогда трепавшая его, леденившая и выворачивавшая наизнанку, оставила след. В какой-то части его организма, сказал жрец-врач, произошли изменения. Цезарь теперь должен будет помнить, что надо принимать пищу, иначе – припадок, иначе скажут, что Цезарь слабеет, что его уже нельзя назвать непобедимым. Значит, Цезарь должен сохранить свой секрет, чтобы сенат и народ никогда не узнали о его недуге. Ибо кто еще вытащит Рим из трясины, если Цезарь лишится силы?

Клеопатра вздохнула, что-то пробормотала, икнула… Так много слез, и все о Цезаре! «Это трогательное маленькое существо, видимо, меня любит. Надо же! Она любит меня! Для нее я стал мужем, отцом, дядей, братом. Ведь у Птолемеев все так переплетено! Я этого не понимал. Думал, что понимаю. Но нет. Понимание только приходит. Фортуна взвалила заботы и беды миллионов людей на ее хрупкие плечи, она не оставила ей выбора, как и я когда-то не оставил выбора Юлии. Она – избранная богами царица, и ее власть освящена традициями более древними и более чтимыми, чем любые другие. Она – богатейшая женщина в мире, имеющая абсолютную власть над человеческими жизнями. И в то же время она – крошка, ребенок. Римлянину не понять, что с ней сотворили два с лишним десятка лет дворцовой жизни. Убийства, инцест тут в порядке вещей. Катон с Цицероном твердят, что Цезарь жаждет стать царем Рима, но они не имеют понятия, что значит быть настоящим царем. Настоящее царствование так же далеко от меня, как далека от меня эта крошка, лежащая рядом. С моим – вот странность! – ребенком во чреве. О, – подумал он вдруг, – я должен встать! Нужно выпить немного сиропа, который принес мне Аполлодор, – сок арбуза и винограда, выращенных в льняных теплицах».

Голова его снова легла на подушку, он повернулся и стал смотреть на Клеопатру. Середина ночи, а не так уж и темно. Большие внешние панели раздвинуты, свет полной луны льется в спальню, превращая ее кожу не в серебро, как у римлянок, а в светлую бронзу. Приятная кожа. Он протянул руку, погладил, еле касаясь, провел рукой по ее животу.

«Шесть месяцев. Живот еще не очень растянут и не блестит, как у Цинниллы перед рождением Юлии, а после нее – Гая, пришедшего в мир мертвым, потому что у нее повысилось внутриутробное давление. Мы сожгли ее вместе с ребенком, а потом сожгли мою мать, мою тетку Юлию и меня заодно. Не Цезаря. Только меня.

У нее выросли изумительные маленькие грудки, круглые и твердые, как небольшие шары, а соски приобрели темно-сливовый цвет, сравнимый лишь с цветом кожи эфиопов, что держат над ней опахала. Наверное, в ней есть и эта кровь. И ее, может быть, даже больше, чем той, что от Митридатов и Птолемеев. Великолепная на ощупь живая ткань, плоть, назначение которой гораздо выше, чем просто доставлять удовольствие. Я – часть ее, она носит моего сына. О, мы слишком рано становимся родителями! Только теперь наступило время наслаждаться детьми и обожать их матерей. Требуется много лет и много сердечных мук, чтобы понять это чудо жизни».

Ее распущенные волосы раскинулись прядями по подушке. Не густые и черные, как у Сервилии, и не та огненная река, в которую он мог завернуться, как у Рианнон. Это волосы Клеопатры, и тело ее же. И эта Клеопатра любит его не так, как другие. Она возвращает ему юность.

Глаза львицы были открыты, она смотрела ему в лицо. Прежде он тут же отстранился бы, закрыл бы ей доступ в себя. «Никогда не вооружай женщину мечом лишних знаний, ибо она кастрирует им тебя. Но тут много евнухов, зачем ей еще? Понимает ли она, что я стал ей мужем, отцом, дядей, братом? Я имею равную с ней власть, но я – мужчина. Я одержал над ней победу. Теперь я должен показать, что не собираюсь подчинять ее себе. Ни одна из моих женщин не была мне служанкой».

– Я люблю тебя, – сказал он, раскрывая объятия. – Как мою жену, мою дочь, мою мать, мою тетку.

Она не знала, что он отождествляет ее с реальными женщинами, но вся засияла от любви, облегчения, радости.

Цезарь принял ее в свою жизнь.

Цезарь сказал, что любит ее.