Палач из Гайд-парка

– Не придирайся. Знаешь, кампания идет очень хорошо. И я действительно думаю, что у Джека есть шанс быть избранным.

– Ладно. А теперь тише. Мы в церкви.

– Но ведь служба еще не началась, – отвечала Эмили. – Тетя Веспасия собиралась приехать, но я ее не вижу. А ты?

– Я не вижу вообще никого из знакомых.

– А маму ты давно видела?

– Давно, я очень была занята домом.

Эмили склонила голову, словно всецело поглощенная молитвой или глубоким раздумьем.

– С ней все еще хуже, – прошептала она в молитвенник. – Вчера ночью мама до самого рассвета была на реке.

– Откуда ты знаешь?

– Я ее видела.

– Значит, ты тоже была там?

– Но это же совсем другое! – вознегодовала Эмили. – Нет, ты действительно иногда очень тупа.

– Да нет, не тупа. Просто не вижу смысла расстраиваться из-за этого. Ты же не можешь помешать ей.

– Хотела бы я посмотреть, как мне это не удастся, если я ее увижу.

Впереди сидящая женщина повернулась и смерила Эмили гневным взглядом, обмахиваясь программкой предстоящей траурной службы.

– Вы плохо себя чувствуете? – спросила она резко. – Может быть, вам немного подышать свежим воздухом, пока служба не началась?

– Как вы заботливы, – ответила Эмили с медовой улыбкой. – Но если я выйду, то вряд ли снова отыщу свое место, и моей бедной сестре придется сидеть в одиночестве.

Шарлотта закрыла лицо руками, чтобы не рассмеяться, и позволила женщине думать, что убита горем. Та, нахмурившись, отвернулась.

Внезапно поплыли звуки органа и вскоре оборвались. Стал говорить проповедник.

Шарлотта и Эмили изо всех сил старались придать себе горестный вид.

Прием после службы производил совсем другое впечатление. Все четверо вышли из кареты Эмили на Грин-стрит перед домом Джерома Карвела, и та отъехала прочь, чтобы освободить место для двухместной коляски и позволить ее пассажирам тоже сойти.

Эмили оперлась на руку Джека и стала подниматься по ступеням подъезда к двери, у которой стоял высокий, очень прямой дворецкий с широкими скулами и великолепными икрами. Он осмотрел визитную карточку Джека и принял решение.

– Доброе утро, мистер Рэдли и миссис Рэдли. Пожалуйста, – и повернулся к Питту. – Доброе утро, сэр.

Выражение его лица едва уловимо изменилось. Было бы затруднительно сказать, в чем перемена, но уважение исчезло, взгляд стал высокомерно-безразличен.

– Мистер и миссис Питт, – ответил Томас с подобной же холодностью.

– Вот уж действительно, сэр.

Шарлотта почувствовала спазм в желудке. Ей было очень обидно за Питта, по отношению к которому дворецкий проявил подобное высокомерие, но она ужасно испугалась, что муж отступит и тем самым навлечет на себя еще большее презрение. Она с усилием улыбнулась, словно их встречали с обычной любезностью.

Томас поднял выше голову, но, прежде чем он успел что-либо ответить, дворецкий заговорил снова:

– Сожалею, сэр, но сегодня неподходящее время для встречи с мистером Карвелом. Как видите, у нас прием по очень серьезному и печальному поводу.

Шарлотта набрала воздуха в легкие и уже собиралась сказать что-нибудь уничтожающее.

– Я пришел с визитом не к мистеру Карвелу, – вежливо ответил Питт, – но к миссис Арледж. Она меня ждет, и я буду очень огорчен, если она подумает, что я отклонил ее приглашение.

– О! – Дворецкий явно был потрясен. – Я понимаю, сэр. Конечно. Соблаговолите войти.

– Спасибо. – Питт вложил в благодарность едва заметную насмешку и, подав Шарлотте руку, ввел ее в большой приемный зал, где уже собралась порядочная толпа.

Стол был щедро уставлен всевозможными деликатесами, и, по-видимому, Карвел нанял дополнительный штат на этот случай, потому что в зале, как показалось Шарлотте, находились по крайней мере полдюжины горничных и ливрейных лакеев; они скромно поместились у стен, готовые немедленно обслужить каждого гостя в соответствии с его пожеланиями.

У входа в смежную комнату стояла группка мужчин, и когда они с Питтом вошли, стоявшие повернулись, чтобы взглянуть на них. Один из них шагнул вперед. В высшей степени интеллигентное лицо его выражало боль, настороженность и надежду. Ей не надо было спрашивать у Питта, кто это. Такие сильные чувства могли принадлежать только человеку, которого обрисовал ей Томас. Этого человека она заметила еще на службе, и его горе тронуло ее.

Питт взглянул на Шарлотту, понял, о чем она думает, и, улыбнувшись, направился к Карвелу.