Память

– Удивительное, знаете, неповторимое явление! Одностолпная, под сводами, с замечательным изразцовым декором и изразцовыми сверху донизу печами. Есть, конечно, Грановитая палата, но это столица, дворец, а тут монастырская трапезная в глухомани!.. И вот снова Москва. Заседание археологического общества. Развесил я чертежи, рисунки, эскизы с обмерами. Прочел устный небольшой доклад и представил первый в своей жизни проект реставрации. Через несколько дней получил приглашение снова явиться. Показывают решение и вручают премию в четыреста рублей пятирублевыми золотыми монетами. Для меня совсем нежданная и огромная сумма!

– На что же вы ее употребили?

– Положил в банк. Как ни трудно мне тогда было, я до весны не разменял из нее ни одной пятирублевки. А весной купил фотографический аппарат с прикладом и поехал по России… Сначала сюда, в село Рыбки, где сфотографировал и обмерил деревянную шатровую церковь семнадцатого века. Потом вернулся в Вязьму, к Одигитрии, которая навсегда покорила меня, когда я встретился с ней на своем московском первопутке. Обмерял ее для практики – необыкновенно сложная и увлекательная была работа! Впрочем, вы сегодня, то есть, наверное, уж вчера, видели этот драгоценнейший памятник.

– Выходит, вы впервые поднялись на него шестьдесят пять лет назад?

– Выходит так… А вам сейчас сколько?

– Скоро уже полсотни.

– Юноша, – засмеялся он в темноте и через паузу добавил задумчиво: – В вашем возрасте я был далеко отсюда. В Сибири.

– Где же? – полюбопытствовал я, потому что о Сибири мне всегда все интересно.

– Есть такой городок Мариинск…

– Удивительное совпадение! – вырвалось у меня.

– Именно?

– Да я же родился в Мариинске!.. А вы что там делали? – совсем глупо и бестактно спросил я, но было поздно.

– Библиотеку построил в классическом стиле, – произнес он. – С деревянными колоннами. Верстах в трех от станции. Помните?.. Моя вынужденная экскурсия туда была связана с Василием Блаженным, но это уже совсем другие воспоминания, оставим их…

А я лежал и вспоминал то, о чем вспоминать не хотелось. Мария Юрьевна Барановская еще в бытность свою рассказывала мне, как в середине 30-х годов Петру Дмитриевичу поручили обмерить Василия Блаженного.

– Зачем? – спросил он.

– Памятник назначен к сносу.

Барановский сказал что-то очень резкое, покинул собеседника, вскоре Мария Юрьевна принесла ему первую передачу.

– Начали? – спросил он жену. – Рушат?

– Нет.

– Тогда я буду есть…

Чтобы прогнать от себя эти воспоминания, спрашиваю:

– Петр Дмитриевич, а как вы, между прочим, тогда, до революции, сумели поступить в институт?

– Между прочим, сначала закончил Московское строительно-техническое училище, работал, потом уж был археологический институт…

Но это прочее было для него ничем не заменимой академией. За эти годы он всласть полазил по стенам, шатрам и куполам с рулеткой, от души пошлепал мастерком. В Москве, Туле и Ашхабаде работал помощником у архитекторов и подрядчиков, строил военные объекты на германском фронте. В Старице Тверской губернии провел полное исследование Борисоглебского собора, памятника XVI–XVII веков, представил проект и модель его реконструкции. Изучил образцы народного деревянного зодчества XVII–XVIII веков в районах Минска, Слуцка, Пинска и Ровно, частично обмерил Китайгородскую стену – сразу-то после революции ее было решено отреставрировать и сохранить как памятник истории и городской фортификации… А в 1918 году Петр Барановский узнал, что во время эсеровского мятежа от артобстрела сильно пострадало особое национальное достояние нашего народа – замечательные памятники русской архитектуры Ярославля. Через проломы в куполах, сводах и кровлях осенние дожди да мокрые снега могли смыть бесценные фрески. Он обратился в Наркомпрос.

– Это было удивительное, тяжкое и святое время. Трудно даже сейчас себе представить!.. Мятежи, оккупация, интервенция, голод – кровь льется, люди мрут. И остался, как в тринадцатом веке, лишь островок родной земли, не занятой врагом!

Голос у него сорвался. В темноте я перевернул кассету.

– Что нужнее – отремонтировать паровоз или древний храм? И вот, по свидетельству Бонч-Бруевича, Ленин лично распорядился немедленно взяться за спасение памятников Ярославля… Меня назначили руководителем работ. Мне прежде всего нужен был брезент, чтобы срочно защитить самое драгоценное, но брезент был тогда тоже драгоценностью – ни на одном складе его не находилось – Наркомпрос обратился в военвед, и я тут же получил двенадцать огромных кусков брезента. До смерти запомню тот день – 25 августа 1918 года, когда я выехал в Ярославль – во мне все пело… Вы еще не спите?

– Продолжайте, пожалуйста…