Память дерева

Дедушка рассмеялся и повел нас в мастерскую. Там мы просидели до тех пор, пока бабушка не позвала нас к столу. Мы увидели, из чего состоят многие из старинных часов, хранящихся у деда в витрине. Он показал нам даже старые часы с кукушкой, которые сосед по поселку принес ему починить, да так никогда за ними и не вернулся.

– Наверное, они мешали ему спать, и он хотел от них избавиться! – И мы долго смеялись втроем.

Однако на следующее утро Мойсесу стало вовсе не до смеха. Вид у него был, по словам дедушки, «как на похоронах». Такой, что смотреть было страшно.

– Что с тобой, малыш?

Бабушка усадила его на стул у печки, на котором, говорят, до самой смерти сидела моя прабабушка. Я на него никогда не сажусь, мне кажется, это было бы словно залезть к ней на колени, а по бабушкиным рассказам, она была большая злюка.

– Мне кажется, я ни минуты не спал. Тиканье ночью еще слышнее, часы смелее перекликаются, заводят разговоры, выдумывают новые ритмы и песни… Они меня совсем перепугали!

Дедушка расхохотался, а бабушка пихнула его локтем в бок. Такое бывает и с папой, когда мы остаемся ночевать в Вилаверде. С утра у него синяки под глазами, голос глуше обычного, и весь день он чем-нибудь да недоволен, что ему совершенно несвойственно.

У Мойсеса синяков под глазами не было, они у него скорее распухли, и голос у него был такой же, как всегда, только немного тише. Дедушка погладил его по голове, все еще взъерошенной, и успокоил:

– После завтрака пойдем на участок, и ты там выспишься как следует под миндальным деревом. Все как рукой снимет!

Дедушкина вера в деревья неколебима.

Участок

Миндальное дерево Мойсеса. На участке у дедушки с бабушкой растет миндаль, с того дня ставший деревом Мойсеса, потому что он так славно под ним выспался, даже храпел. Но для начала мне пришлось растолковать ему, что это за участок.

– Какой участок? Участок чего?

– Земли или поля, это что-то вроде сада.

– Но ведь твои бабушка и дедушка живут в центре поселка, на маленькой площади с цементным покрытием!

– До этого участка полчаса ходьбы, он на окраине Вилаверда.

– Так выходит, они еще и крестьяне?

– Нет-нет, земля принадлежала моему прадеду и прабабушке: они-то и вправду были крестьянами и выращивали миндаль, фундук, яблоки и персики. Бабушка – портниха, а дед ты и сам знаешь, чем занимается, так ведь?

– Даже и не напоминай!

– Сейчас на участке, кроме нескольких миндальных деревьев, осталась только одна смоковница, а еще там растет картошка, помидоры и латук, и бабушка с дедушкой говорят, что приходят сюда отдохнуть и поразмять ноги.

– Да уж, было бы желание… а жарища-то здесь какая! – сказал он, зажмурив глаза от палящего солнца и почти в полусне, укладываясь в тени миндального дерева, которое вскоре назовет своим.

Пока Мойсес спал, мы с дедушкой дерево за деревом перебирали в памяти семейную историю.

– А как же твоя верба, дедушка? Где именно она росла?

– У нас на площади.

– На маленькой площади? Но она же цементная!

– Зацементировали ее тогда, когда вербы уже не было. Я тебе когда-нибудь об этом расскажу.

Палящее солнце

– Приготовились?

Папа всегда так говорит, когда глушит мотор, припарковавшись на главной площади. А мама ворчит себе под нос и говорит: тоже мне, неженка из большого города, выходит из машины и набирает столько воздуха, что кажется, когда-нибудь она надуется, как шарик, и улетит.

– Не забудьте, до дома Колбасницы в тенечке нигде не спрячешься!

На ходу закрывая машину с брелка, папа мчится к первому подъезду на улице, ведущей к дому дедушки, и скрывается в тени балкона.

А мама, наоборот, шагает не спеша, останавливается, снова дышит полной грудью, будто ей впервые дали надышаться, и говорит, что нежится на солнышке.

Я всегда пытаюсь ей подражать, но в конце концов не выдерживаю и сломя голову несусь к дому Колбасницы.

Мойсес прав, жара в Вилаверде неумолимая, но маму, родившуюся там, должно быть, и правда ласкает это знойное солнце, ведь в его лучах она становится нежнее, мягче, розовее, она даже двигается медленнее, и все это ей так к лицу, что если чуть-чуть прищуриться, глядя на нее из-под балкона Колбасницы, мне почти удается увидеть ее такой, какой она была в детстве, и я хочу, чтобы она бегала и прыгала, чтобы голосок у нее был тоненький, а колени в царапинах, мне так этого хочется, что когда-нибудь мое желание сбудется, даже если чудо продлится всего несколько секунд.

У колбасницы

Колбасницу так зовут потому, что она делает лонганисы[7], похожие на барселонские бутифарры, только еще вкуснее. Услышав это прозвище, Мойсес перепугался, а увидев сеньору Манелу, Колбасницу, чуть было не бросился бежать.