Память дерева

Время от времени кто-нибудь из них, то один, то другой, поднимает левую руку ровно настолько, насколько необходимо для того, чтобы рукав его рубашки немного задрался, и смотрит на часы, поднося запястье почти к самому носу, и объявляет, который час, а все прочие кивают.

Дедушка говорит, что так они проводят время. Я отвечаю, что так день тянется бесконечно, а дедушка кивает точно так же, как старики на скамейке, и добавляет: «В этом-то вся и штука, Жан, сынок».

Время

Время у дедушки с бабушкой проходит медленнее, и я не знаю, обжигающее ли солнце тому причиной, или густая тишина, или множество отсчитывающих его – тик-так, тик-так – часов. Дедушка говорит, что все как раз наоборот, что это в Барселоне мы вечно куда-то спешим, и, может быть, он и прав, потому что под конец лета, когда я возвращаюсь в город, прожив у них целый месяц, мне не сразу удается войти в русло.

– Пошевеливайся, вилавердский ты ребенок! – посмеивается надо мной мама и снова рассказывает мне, что произошло с дедушкой, когда он впервые приехал в город за специальными деталями для часов.

Когда дедушка увидел, что все куда-то спешат по улице Тальерс, он подумал, что где-то неподалеку что-то загорелось, тоже ускорил шаг и, добежав до магазина, спросил, не слышно ли чего о пожаре; перепуганный продавец стремглав выскочил на улицу, чтобы посмотреть, откуда идет дым. Увидев, что все спокойно, он спросил, куда девалась вся беготня и переполох, а дедушка указал ему на прохожих: вот же, глядите, как они мчатся со всех ног. Владелец магазина, сеньор Миньямбрес, расхохотался и осведомился: «А вы откуда приехали?», и не прошло и года с тех пор, как дед, сияя и пыжась от гордости, поведал ему о Вилаверде, когда тот уже наведался к нему в гости. А через пять лет, когда родилась мама, они с дедушкой были уже такими закадычными друзьями, что сеньор Миньямбрес стал ее крестным отцом. Ни мне, ни даже папе не довелось его узнать, но мама, бабушка и дедушка говорят, что он так полюбил Вилаверд, что весь магазин увешал фотографиями нашей площади, реки, мостков для стирки белья, часовни и других уголков поселка, поскольку, кроме всего прочего, он и фотографом был превосходным.

У нас в столовой стоит фотография маленькой мамы, сделанная в ателье сеньора Миньямбреса, с наклейкой с адресом магазина на обратной стороне рамки: Запчасти Миньямбреса, улица Тальерс, 33, Барселона.

Терраса на крыше

Когда мы с Антонио не играем возле дома или на главной площади, я люблю забираться на крышу. Оттуда видно весь поселок и поля вокруг него. Там дедушка сушит на солнце миндаль, а бабушка расставила кучу цветочных горшков с геранями всех цветов. А еще, среди синего неба, там крест-накрест натянуты две лески для сушки белья, и висящие на них простыни – паруса моего корабля, плывущего, как по морям, по окрестным полям и горам, и я мастерю себе шпагу из прищепок, чтобы сражаться с пиратами.

Когда мама с папой приезжают в Вилаверд, они любят выходить на эту террасу. Когда мы с бабушкой и дедушкой уже спим, они берут два стула, два бокала вина и направляются туда подышать свежим воздухом. Они сидят почти в темноте, как будто прячутся, но мама говорит, что света там хватает, для того чтобы видеть все, что ей нужно: сияющие папины глаза, звезды, луну и хрусталь бокалов.

Зимой на крыше сильнее всего чувствуется запах горящих в печке дров, потому что туда выходит печная труба. Я часто гляжу как зачарованный, как облачка дыма уходят в небо, словно стадо барашков.

Как-то раз, когда я любовался дымными барашками, гулявшими по синему небу, дедушка рассказал мне, что в свое время его верба тоже улетела в небо, отдав дому свое тепло.

– Ее сожгли?

– Да, раскололи на дрова.

– Но почему же?

– Потому что ее пришлось срубить.

При этих словах дедушка замер, глядя в вышину, и мне показалось, что он все еще видит в небе облачка вербного дыма. Я так и не успел спросить, зачем срубили его вербу: бабушка позвала нас к столу.

Печь

А еще в Вилаверде мы встречаем Рождество и празднуем Кастаньяду[11]. Бабушка жарит каштаны в печке, и весь дом наполняется теплым ароматом. Осенью в Вилаверде холоднее, чем в Барселоне, и мы куда охотнее уплетаем горячие каштаны и сладкий картофель, чем марципановые сладости с кедровыми орешками.

Под Рождество Бревнышко[12] полеживает у печки и питается мандаринами, и дедушка каждый год напоминает нам, как я в детстве рассердился, что его поставили туда, откуда видно, как его родственники-поленья горят в печи. Все от души хохочут над его рассказом, а мне ничуточки не смешно.