Память дерева

Бабушка очень переживает, когда дедушка начинает ходить туда-сюда, глядит на него и мнет в руках передник. А я пытаюсь сделать так, чтобы все тарелки, стаканы и ложки дошли до места назначения.

Иногда он ставит стакан на книжную полку или кладет ложку на подлокотник дивана. Но как только дедушка поворачивается ко мне спиной и, шаркая тапками, снова направляется на кухню, я тут же ставлю все на свои места. Как-то раз дедушка заметил, что я что-то переставляю на столе, но ничего не сказал, только взглянул на меня и тут же отвернулся, снова направляясь на кухню с остекленевшей улыбкой.

Вдоволь находившись туда-сюда, дедушка обессиливает и тут же засыпает в кресле до прихода родителей, а бабушка садится в кухне на стул и вздыхает, разглаживая передник обеими руками.

Так рано

Сегодня мама пораньше пришла из школы.

– Мама, зачем вы так рано накрыли на стол?

Бабушка глядит на меня, все еще сидя на стуле и пытаясь разгладить руками передник. Сегодня ни один из пяти стаканов не добрался до стола без приключений.

– Это папа решил заранее все приготовить. – Дедушка спит в кресле, и все мои учебники и тетради снова лежат на кухонном столе.

– А ты с каких пор повадился делать уроки на кухне?

– Это я его позвала, Мерсе, чтобы он со мной посидел.

Мама выходит из кухни, с трудом передвигая ноги, и запирается у себя в спальне. Я чувствую себя виноватым, потому что все это выдумки. Бабушка угадывает, о чем я думаю:

– Это болезнь нас заставила врать.

Она уходит к маме в спальню, и они долго разговаривают, закрыв за собой дверь. А дедушка спит, как сурок, но я все-таки решаю его покараулить, просто так, неизвестно зачем.

Накрепко пришиты

Дедушка снова накрыл на стол и снова уселся в кресло подремать, а бабушка вытащила откуда-то пяльцы, закрепила их в центре стола, как сковородку, полную жаркого, и принялась пришивать тарелки, стаканы и ложки к скатерти. Быстро-быстро. Очень скоро все пять тарелок, стаканов и ложек покрылись шелковыми коконами, похожими на те, что прядут шелковичные черви, накрепко пришитыми к скатерти.

Тут бабушка снова взяла пяльцы и направилась к дедушкиному креслу. Я сразу понял, что она собирается сделать, она хотела пришить его к креслу, чтобы он в нем сидел и не двигался с места, и я хотел ей помешать, но крик застрял у меня в горле.

– Жан, проснись! Жан! – Мама гладит меня по лицу. Я весь в поту. – Тебе приснился страшный сон. Ты кричал.

– А что… а что я говорил?

– Не знаю, мычал что-то непонятное, я не разобрала. Спокойной ночи, спи.

Я снова уснул и проспал до тех пор, пока бабушка не пришла меня будить, чтобы собираться в школу. Только тогда я смог ей рассказать, что мне приснилось.

10. Мама

Полдник

С утра мама протянула мне два бутерброда вместо одного, и на лице у меня изобразился немой вопрос.

– Жан, сынок, это завтрак и полдник.

Все тот же немой вопрос.

– Бабушка неважно себя чувствует. Я сама за тобой приду.

– Она заболела?

– Просто устала, ты сам знаешь, сколько у нее забот.

Это «сам знаешь» меня задело, и я не оправился от него до тех пор, пока мать не взяла сумку и ключи и не включила свет в прихожей.

– Идем?

Мне показалось, что до школы мы шли целую вечность. Всю дорогу я пытался не смотреть маме в глаза из страха, что она начнет отвечать на вопросы, задавать которые мне вовсе не хотелось.

Уроки пролетели незаметно, и к пяти часам я был еще не готов ни к приходу мамы, ни к тому, что никто не принесет мне свежеприготовленных бутербродов.

– Все хорошо?

Отсыревший хлеб с копченой колбасой и вопрос, не имеющий смысла. Неизвестно, что хуже, есть без аппетита или отвечать на такие вопросы. И то, и другое противно. Я с полным ртом ответил, что все отлично, и зашагал в сторону дома. Мама шла за мной следом, кажется, с несколько разочарованным видом.

– Дедушка говорит, что по дороге из школы вы о многом друг другу рассказываете.

– Теперь уже не рассказываем.

– Жан…

Мама остановилась как вкопанная возле какого-то дерева, и от ее взгляда я совершенно растерялся.

– Дедушка мне рассказал, что древесная тень может спасти тебе жизнь.

Тень дерева

Мы долго простояли у того дерева, в его тени. После первых слов я уже не мог остановиться и стал ей рассказывать про два вида памяти, про букву О и про часы, про швейные иголки и нитки, про костяшки домино, про все. Спрашивать маме было уже не о чем: она слушала молча, и на ее лице все больше проступала кривоватая улыбка.

– Ты вылитый дед, – сказала она. Не знаю, было ли это упреком, и если все-таки было, то меня ли она в этом упрекала. – Все точки над «и» расставил. А мне теперь что делать?..

И мама зашагала вперед.

– Мы не случайно дали тебе имя без буквы О.

– Папа был против этой буквы, правда?

– И папа, и я.

Тут она снова остановилась.

– Тебе не хотелось, чтобы меня звали Жоаном, как дедушку?

– Имя многое решает.

– Что решает, мама?

– Все эти ваши беседы и назидательные примеры с деревьями, бутербродами и костяшками домино. И мой дед был точно таким же.

– Его тоже звали Жоаном?

– Да, и его отца, и деда, и…

Тут мы оказались в тени дерева, и мамино лицо потемнело.