Памяти Пушкина

Онегин – как бы двусоставная личность: он гораздо более Татьяны примыкает к западной культуре и в то же время – живой тип неглубоко образованного русского человека XIX века, воспитавшегося исключительно в односторонне воспринятых заветах той культуры, столь много расходящейся со складом нашей общественной и нравственной жизни[311]. Русский по происхождению, Онегин оказывается в слабой степени таковым по своему нравственному складу, воззрению и настроению. Он – лишь одна из крупных русских разновидностей типа, впервые ярко обрисованного Гёте в период немецкого Sturm und Drang (Бури и Натиска. – Примеч. ред.), повторившегося в соответственный период нашей жизни в силу аналогии с Западом в развитии нашего общества и благодаря влиянию западных литератур. Одним из представителей этого типа в нашей жизни первых десятилетий XIX века был князь П.А. Вяземский, наряду с другими послуживший, быть может, отчасти прототипом пушкинского Онегина[312].

Воспитание пушкинского Онегина было чуждо, по-видимому, нравственных устоев. Образование его не шло далее чтения знатной русской молодежи в начале нашего века, когда

…все учились понемногуЧему-нибудь и как-нибудь[313].

Онегин не изучал тщательно истории и старых писателей:

Зато читал Адама СмитаИ был глубокий эконом[314],

и выглядел «философом в осьмнадцать лет»[315]. Его любимые авторы:

Юм, Робертсон, Руссо, Мабли,Барон д’Ольбах, Вольтер, Гельвеций,Локк, Фонтенель, Дидро, Парни,Гораций, Кикерон, Лукреций…[316]Когда жестокая хандраЗа ним гналася в шумном свете,Поймала, за ворот взялаИ в темный угол заперла,Стал вновь читать он без разбора.Прочел он Гиббона, Руссо,Манзони, Гердера, Шамфора,

Madame de Staël, Биша, Тиссо,Прочел скептического Беля,Прочел творенья Фонтенеля,Прочел из наших кой-кого,Не отвергая ничего[317].

Из подбора писателей в библиотеке Онегина уже видно, куда направлялась его мысль, работавшая во время чтения, потому что

Хранили многие страницыОтметку резвую ногтей…На их полях…Черты его карандаша:

Везде Онегина душаСебя невольно выражаетТо кратким словом, то крестом,То вопросительным крючком[318].

Но в особенности настроение Онегина сказалось в обстановке его кабинета, «кельи модной»[319], и в предпочтительном внимании, какое он уделял некоторым современным поэтам:

Хотя мы знаем, что ЕвгенийИздавна чтенье разлюбил;Однако ж несколько творенийОн из опалы исключил;Певца Гяура и Жуана,Да с ним еще два-три романа,

В которых отразился век,И современный человекИзображен довольно верноС его безнравственной душой,Себялюбивой и сухой,Мечтанью преданной безмерно,С его озлобленным умом,Кипящим в действии пустом[320].

Друг Пушкина, князь П.А. Вяземский, назвал[321] нам один из этих непоименованных поэтов, любимых романов Онегина: именно роман «Адольф» того самого Бенжамена Констана, о котором любил рассуждать Евгений. Судя по словам Вяземского, «Адольф» нравился также Пушкину и приятели часто говорили меж собой «о превосходстве творения сего».

Приглядевшись повнимательнее к роману Бенжамена Констана, нельзя не заметить, что преимущественно к его герою подходит характеристика «современного человека», представленная в только что приведенной выдержке из романа Пушкина, а равно и герой последнего, Онегин, довольно близок к тому современному человеку[322], какого изобразил названный французский романист, т. е. к Адольфу. Онегин не сколок с Дон Жуана или какого-нибудь другого байроновского героя, например Чайльд Гарольда, с которыми ему общи лишь некоторые отдельные, лишь вскользь отмеченные нашим поэтом черты, например бурная юность, отданная страстям[323]. Он напоминает не менее существенными чертами и других западных героев тоски и скорби, а в особенности Адольфа, с которым у него наиболее сродства. Разумеем сходство не столько во внешней судьбе и, следовательно, во внешней истории, сколько в душевном складе, характере и идеях.