Памяти Пушкина

Такая уже более зрелая форма доброй мечты, мысль о том, что лучшее и истинное счастие возможно и в цивилизованном обществе, но лишь в жизни, близкой к природе и народу, отчетливо уже выступает в произведении, первые главы которого были написаны одновременно с «Цыганами», именно в «Евгении Онегине».

В этом романе наряду с героем скуки Онегиным рельефно выдвигается другая, положительная, фигура Татьяны, которую Достоевский справедливо назвал истинною героинею произведения. Татьяна менее оторвана от родной почвы, чем Онегин, и более близка к русской жизни в силу своего воспитания и любви к народу.

Правда, пытаются теперь доказать, что «полурусскою была в значительной степени и Татьяна, воспитанная на западной литературе, живущая ее идеалами»[290]. Но, по словам поэта, Татьяна была совсем «русская душой». Тем не менее не лишено, конечно, значения, что

Она по-русски плохо знала,Журналов наших не читалаИ выражалася с трудомНа языке своем родном,Итак, писала по-французски[291].

Несомненно также, что Татьяна – героиня отчасти во вкусе западноевропейского романа второй половины XVIII и начала XIX века. К природным, не составляющим, однако, национальной особенности и развитым отчасти благодаря чтению западных романов чертам ее характера относилось то, что она

…в милой простоте…не ведает обманаИ верит избранной мечте.

…любит без искусства,Послушная влеченью чувства,…так доверчива она,…от небес одаренаВоображением мятежным,Умом и волею живой,И своенравной головой,И сердцем пламенным и нежным[292].

В ее письме к Онегину «сердце говорит, все наружу, все на воле»[293]. Эта мечтательная и нежная натура могла любить грустный диск луны, помимо моды романтических героинь. Но это дитя природы было полно и мечтаний, навеянных чужими литературами. Так, когда Татьяна полюбила Онегина,

Счастливой силою мечтаньяОдушевленные созданья,Любовник Юлии Вольмар,Малек-Адель и де-Линар,

И Вертер, мученик мятежный,И бесподобный Грандисон,Который нам наводит сон;Все для мечтательницы нежнойВ единый образ облеклись,В одном Онегине слились[294].

Татьяна воображала и самое себя

…героинейСвоих возлюбленных творцов,Клариссой, Юлией, Дельфиной[295].

Недаром

Она влюблялася в обманы

И Ричардсона и Руссо[296].

Ясно отсюда, что воображение Татьяны было наполненно западными романами Ричардсона, Руссо, Гёте, M-me de Staël, М-mе Cottin, баронессы Крюднер!

Татьяна в этом уподоблялась образованным русским девушкам того времени[297], но вместе с тем уже в детстве

…страшные рассказыЗимою, в темноте ночей,Пленяли… сердце ей[298],

а потом также

Татьяна верила преданьям!Простонародной старины[299],

и из выбора ее чтения еще не следует, чтобы она не была вполне «русская» своей «душой», по крайней мере в тех мечтах, которые решили судьбу ее души.

Если приглядимся к основным воззрениям Татьяны, то увидим, что они находились в связи не только с сейчас указанными мечтами и некоторыми основными идеями романов Ричардсона, Руссо, Гёте и др., но преимущественно – со средой, в которой выросла Татьяна. Она

Волненье света ненавидит;Ей душно здесь… она мечтой

Стремится к жизни полевой,В деревню, к бедным поселянам,В уединенный уголок,Где льется светлый ручеек,К своим цветам, к своим романам,И в сумрак липовых аллей,Туда, где он являлся ей[300].

Татьяна в годы зрелости была не только «мечтательницей милой»[301] и рассуждала не только в духе идеальных и сентиментальных героинь западноевропейских романов, любительниц идилий, когда говорила, уезжая из родной деревни:

Прости, веселая природа!Меняю милый, тихий светНа шум блистательных сует[302];

или в Петербурге: