Памятные записки (сборник)

Максимов предлагает сообщество в духе при равной индивидуальной ответственности, при равных способностях к постижению истины, без вождя и пророка.

При посредстве мысли и искусства, не учительском посредстве, а при свете искусства и мысли, в атмосфере искусства и мысли.

Высоту Пастернака он полагает возможным раздать беспредельно вширь.

Искусство наших дней с подобной задачей – задачей человеческой, демократической, путеводной – требует особой эстетики. Требует нового определения литературы.

Литература – это не стихотворство, даже не поэзия, не художество (это лишь ее части и формы), даже не самовитое, пусть хоть тончайшее и точнейшее раскрытие личности – а служение и жертва и постоянное радостное обновление духа, обновление его в форме опыта мысли и чувствования, и создание атмосферы обновления вокруг самой толщи народа, нации, человечества.

Не было (ли) это всегда сутью нашего искусства с его рождения – с Пушкина?

Современное суперменство

(О мафиозном сознании)

Суперменская идейка наличествует у нас не в форме философской абстракции, а как бы в виде социальной альтернативы – быть или не быть, альтернативы субординационного, бюрократическо-технократического общества.

Суть же современного суперменства в том, что оно не природное, как, скажем, у Наполеона, а по принадлежности. По принадлежности к касте, к слою, к вере или к мафии.

Современное суперменство – мафиозное. Его даже и называть лучше мафиозностью.

Супермен природный силен именно своим выделением из массы, из некоего сообщества. Он законы любого сообщества презирает и становится выше любого закона.

Мафиозник сам по себе слаб. Он становится силен, лишь присоединяясь к некоему множеству, принимая закон этого множества, более того – становясь рабом этого закона.

Мафиозность – глубочайшая черта современного самосознания. Править миром, или идеями мира, или его богатствами через мафию, через организацию слабых суперменов.

Мафиозностью отдает современная философия технократизма, любая идеология партии, нации или церкви.

В «Карантине» Максимова «прозрение», «духовное возрождение», в сущности, приход к духовной мафии.

Есть даже особая круговая порука, которая должна связать членов духовно-церковной мафии и Максимова, – круговая порука греха. К очищению можно прийти только посредством греха. Это попросту сказано в русской поговорке: не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься.

Грех для последующего спасения, то есть искус для приема в мафию веры, – такова генеральная идея «Карантина».

«Карантин» как бы подтверждает мысль о недоверии к «прозревающим слишком поздно».

В «Семи днях творения» им – прозревающим – хотелось верить. Хотелось верить, что живая душа рано или поздно придет к прозрению. И что грех, то есть преступление против человеческого закона, обязательная составная часть прозрения. Оказывается, что преступление – нечто вроде вступительных экзаменов в духовную мафию.

Такой вывод напрашивается по прочтении «Карантина».

«Деревенская проза»

«Деревенская проза» образовалась из нескольких потребностей и по одной причине.

Потребности эти – потребность правды, потребность критики и потребность реальной идеологии.

Причина та, что деревня переехала в город и стала писать о себе, научившись писать.

Деревня истинной литературы никогда не порождала. Былины и то – порождение Киева, дружинного города. Литературе нужна среда. А среда эта в городе.

«Деревенская проза» – свидетельство того, что деревни нет.

Потребность правды всегда живет в русской литературе. «Деревенская проза» сумела найти тот ракурс, в котором правда возможна, – ретроспекция.

«Деревенская проза» – одно из свидетельств, что прежней деревни уже нет. А о тех недостатках, которых нет, писать можно и в подцензурной литературе.

Потребность критики так сильна в литературе и обществе, что власть вынуждена разрешить и ее – тоже в ретроспективном плане: бывший бюрократизм, бывший волюнтаризм, даже бывшее раскулачивание. Нынешняя власть как бы к этому непричастна. Да она и сама социально близка авторам «деревенской прозы».

Идеология «деревенской прозы» тоже ретроспективна – это почвенничество; в «Новом мире» горькое, очень перемешанное с официальной идеологией – почвенничество либеральное, «культурное», в других печатных органах – агрессивное, замкнутое, русситское.

Авторы «деревенской прозы» – горожане из крестьян. Из них формируется власть. Из них же и литература.

Литература эта порой выше среды, как дворянская литература была выше дворянства. И все же это литература власти. Это единственная реальная литература нашего времени, вернее, реальная проза, о поэзии – другая речь.

Характерная черта ее – бесперспективность, потому что дети «деревенских прозаиков» – уже городские пижоны, на что сами прозаики жалуются. Да и они уже люди городского склада.

«Деревенская проза» бывает талантлива, но сутью она бедна.

Любой идеал, обращенный в прошлое, а особенно этот, лишенный существующей основы, – фикция.

Думая о России, «деревенские прозаики» не умеют думать о ее будущем.