Пан Володыевский

После этих переговоров послы тотчас разъехались. Турки вернулись к визирю, а Маковецкий, Гумецкий и Мыслишевский в замок, где их забросали тысячей вопросов относительно того, с чем они отправили послов. Они передали предложение турок.

— Вы, верно, не примете его, братья дорогие, — сказал Казимир Гумецкий. — Короче говоря, эти псы требуют, чтобы мы к вечеру передали им ключи от города.

На это многие повторили свою любимую поговорку: «Не разжиреет от нас басурманский пес. Не сдадимся мы и со стыдом прогоним! Не хотим!»

После такого решения все разошлись, и пальба возобновилась.

Между тем турки успели втащить на окопы несколько больших орудий, и ядра, минуя брустверы, стали попадать в город.

Пушкари в городе и крепости работали в поте лица весь день и всю ночь. Если кто из них погибал, заменить его было некому. Некому было и разносить порох и ядра.

Только на рассвете грохот утих. Но едва лишь занялся день и на востоке появилась розовая, с золотистыми краями полоска зари, как в обоих замках забили тревогу. В городе все проснулись. Полусонные толпы появились на улицах и внимательно прислушивались. «Готовится штурм», — говорили горожане друг другу, указывая в сторону замков. «А пан Володыевский там?» — слышались тревожные голоса. «Там, там!» — отвечали другие.

В обоих замках звонили во все колокола, и со всех сторон раздавался бой барабанов. В полумраке занимавшегося дня, когда в городе было сравнительно тихо, звон этот раздавался таинственно и торжественно.

В эту минуту в разных концах лагеря турки заиграли зарю и эхо отдалось по всему необозримому пространству. Языческий муравейник зашевелился около палаток.

На рассвете из мрака стали выступать шанцы и апроши, длинной цепью тянувшиеся вдоль замка. Вдруг на всем их протяжении загремели турецкие пушки; скалы Смотрича откликнулись им громким эхом; поднялся такой страшный грохот, словно в небесном арсенале вспыхнули вдруг все запасные молнии и вместе с небосводом рушились на землю… Не было видно ни турецких укреплений, ни Каменца, виднелась только огромная серая туча, в которой раздавался гром и грохот. Но турецкие пушки были дальнобойнее польских. Вскоре в городе смерть стала собирать свою жатву. Несколько пушек было разбито. Прислуга выходила из строя по нескольку человек сразу. Отцу францисканцу, который обходил шанцы и благословлял пушки, осколком ядра оторвало нос и часть губы; тут же были убиты два храбреца еврея, помогавшие наводить орудия.

Огонь неприятельских пушек был направлен главным образом против городских укреплений. Пан Казимир Гумецкий сидел там, как саламандра, среди дыма и огня. Половина людей его погибла, а остальные почти все были ранены. Он сам онемел и оглох, но с помощью ляшского войта все же заставил замолчать неприятельскую батарею, по крайней мере, до тех пор, пока на место поврежденных пушек не поставили новые.

Прошел день, другой, третий, а этот страшный «разговор» ни на минуту не умолкал. У турок пушкари сменялись четыре раза в день, а в городе бессменно оставались одни и те же, без отдыха, без сна, без пищи, задыхаясь от порохового дыма; многие из них были ранены осколками камней и обломками лафетов.

Солдаты были спокойны, но мещане пали духом. Их приходилось подгонять палками к орудиям, где многие из них погибали. К счастью, на третий день вечером и всю ночь, с четверга на пятницу, главный огонь неприятеля был обращен на замки.

На них, особенно на старый, посыпались ядра и гранаты; но они не причинили большого вреда, ибо в темноте каждая граната была заметна и почти всегда можно было от нее спрятаться. И только под утро, когда людьми овладела такая усталость, что они валились с ног, многие из них стали погибать. Маленький рыцарь, Кетлинг, Мыслишевский и Квасибродский отвечали из замков на турецкий огонь. Генерал подольский то и дело заглядывал к ним и ходил под градом пуль озабоченный, но не обращал внимания на опасность. К вечеру, когда огонь еще усилился, генерал Потоцкий подошел к пану Володыевскому.

— Мосци-полковник, нам здесь не удержаться!

— Мы удержимся, пока они будут довольствоваться пальбой, — но они нас взорвут — уже подводят мины, — ответил маленький рыцарь.

— Неужели подводят? — тревожно спросил генерал.

— Семьдесят орудий гремят, и грохот почти не умолкает, но бывают минуты затишья. В такую минуту прислушайтесь, ваша вельможность, и вы услышите.

Им не пришлось долго ждать — помог случай. Разорвалось одно из турецких осадных орудий. Это вызвало некоторое замешательство; со всех шанцев посылали гонцов узнать, что случилось, и наступил перерыв в стрельбе.

Тогда Потоцкий и Володыевский подошли к самому краю стены и стали внимательно прислушиваться; через некоторое время они уловили отчетливые удары ломов, которыми долбили скалистую стену.

— Долбят, — сказал пан Потоцкий.

— Долбят, — ответил маленький рыцарь.

Потом они оба умолкли. В лице генерала появилось сильное беспокойство; он схватился за голову. Увидав это, Володыевский сказал:

— Это вещь обыкновенная при всякой осаде. Под Збаражем мины подводили день и ночь.

Генерал поднял голову.