Папина дочка

– Эй, Лита, посмотри, что у нас для тебя есть! – услышала я краем уха, в очередной раз в конце дня с фанатичной надеждой направляясь по коридору к классной комнате сестры.

Я по обыкновению настолько была увлечена собственными мыслями, что едва ли оторвала бы взгляд от пола. Да и чем могли удивить меня бывшие приятели? Очередной скабрезной шуткой или непристойным предложением? Я к этому привыкла настолько, что относилась к подобным выходкам с рассудительной снисходительностью. Но в последний момент что-то таки заставило меня оглянуться.

Возбуждение нервным холодком пробежало по спине. Один из парней держал в руках рюкзак сестры, вызывающе скалясь кривыми зубами. Сама она смиренно стояла неподалёку, сложив руки на груди. Видимо, ждала, пока «дяди» натешатся.

– Отдай и уходи, – злобно выдавила я, пытаясь совладать с собственными чувствами. Фраза больно резанула слух, даже смешки на время затихли, чтобы продолжится взвинченным улюлюканьем. Чистой воды гиены!

– Так подойди и возьми, Лита.

– Не надо, прошу, – Кати бросила привычный страдальческий взгляд. Она была слишком умной девочкой, чтобы не понять, что будет дальше и чем всё это грозит обернуться. Однако, увы, было уже поздно. Я стремительно зашагала к парням. Вокруг, чуя забаву, начали собираться зеваки.

– Отдай! – взмолилась я остатками самообладания из глубин переполнявшей меня ярости.

– Сама отдайся! – выпалил кто-то слева, заливаясь хохотом от самопального каламбура сомнительного качества.

– Да что ты, она же заразная небось!

– Тогда, быть может, её сестрёнку?

– Лита, не надо…

– Иди в свою комнату, – строго процедил отец.

– Папа, позволь мне всё объяснить, – взмолилась я.

– Я не хочу ничего слушать. Просто иди в свою комнату, – с нажимом повторил он. Его тон не допускал возражений. Он едва сдерживал себя.

Я повиновалась, хотя чувства опрометью рвались наружу, требуя немедленной сатисфакции. Разбитая губа саднила, а горло сдавливали горькие рыдания. Ни перед кем я так и не подала виду, что мне больно или досадно, что сердце рвётся в муках на части, что душа вопиет от несправедливости и отчаяния. Быть может, я была неправа? Быть может, от меня ждали только одного – раскаяния? Увы, теперь этого не дано будет узнать никому.

К сожалению, сложившийся имидж не оставил мне возможности для достойного оправдания. Поэтому ситуацию обыграли таким образом, будто сверстники невинно пошутили, а я набросилась на них с кулаками. Вряд ли в моих силах было кого-нибудь серьёзно покалечить, но директор заняла непреклонную позицию. Она сказала, что ноги моей больше не будет в школе, и никакая бабушка со всеми её связями не сможет изменить этого решения.

Хуже всего, что она вызвала отца прямо с работы, и вылила на него всю грязь. Директор полтора часа расписывала мои прегрешения, действительно имевшие место и мнимые: мои слабые оценки, девиантное поведение, замкнутость и агрессивность. Даже курение помянула, хотя я давно уж завязала с этим. Она говорила, что не удивится, если узнает, что я употребляю наркотики или что связалась с какими-нибудь сатанистами. Бред, да и только! На меня списали все серьёзные происшествия в школе за последние два года, наградили таким букетом пороков, что в пору было бы вызывать экзорциста.

Отец молча выпил весь уготованный ею яд, а выйдя, произнес самую страшную фразу, вместо которой я готова была понести любое наиужаснейшее наказание и пережить любые лишения. Он сказал:

– Ты разочаровала меня, Лита.

Отец проговорил это с такой обречённостью, с такой горечью в голосе, что я хотела упасть на колени, лишь бы он взял свои слова обратно. Да что там, я целовала бы ноги директору, кому угодно, если бы перед ним за меня замолвили хоть одно доброе словечко.

«Я не такая уж и пропащая. Это всё неправда! По крайней мере, я не хуже любого из своих обидчиков. Только поверьте мне!» – рвалось наружу.

«Лита-Лита, ты так ничего и не поняла?»

«Уйди! Уйди, не сейчас!»

«Сейчас, сейчас, только сейчас! Самое худшее в тебе, Лита, так это то, что ты сама всё разрушаешь в своей жизни. А ещё, что ты безжалостно несёшь боль всем, кто тебя окружает. Причём, чем ближе человек, тем яростнее норовишь ужалить и вытоптать его душу».

«Это неправда», – робко парировала я, закусывая кулаки.

«Неправда? Шутишь, наверное, или просто не желаешь замечать очевидных вещей? Твоя мать ушла из семьи, которую любила, потому что не в силах была более мириться с твоим отвратительным поведением…»

«Она ушла не из-за этого!»

«А из-за чего же? Вспомни, как ты выводила её из себя всякий раз. Вспомни, как провоцировала ссоры с отцом. Это из-за тебя они расстались!»

«Нет!»

«Не «нет», а «о, Боже, что же я наделала!». Или у тебя вовсе нет сердца?»

Я заметалась по комнате, заламывая руки. Хотелось кричать, лезть на стену, сделать с собой что-нибудь, а прокурорский голосок внутри продолжал отчитывать:

«Об отце я и вовсе не говорю. Ему давно следовало избавиться от тебя. Самая большая ошибка в его жизни так это то, что он допустил твоё появление на свет. Насколько чище был бы мир без твоей смрадной душонки!»