Para bellum

Фриц выбил на газету докуренную остыв­шую трубку, снова зарядил ее табаком, оторвал от газеты порядочный клок, скру­тил его в жгут, поджег спичкой и от жгу­та прикурил. Все это он делал не спеша, размеренно. Гай давно привык к тому, что манипуляции с трубкой предшествуют серьезному разговору, и терпеливо ждал.

— Есть интересное дело для тебя, — сказал Фриц, взглянув на него из-под мох­натых бровей. — Именно для тебя.

Гай молча кивнул головой.

— Я тебе не говорил, где работает твоя амстердамская знакомая, которая следила за Клаусом Лёльке, эта блондинка с рысьиим глазами?

— Нет.

— Цвайгштелле-пять.

— А что это такое?

— Учреждение сложное, но нам сейчас важны две стороны их деятельности. Вопервых, к ним стекаются донесения от иностранной агентуры, касающиеся военной промышленности. Во-вторых, они распола­гают исчерпывающими данными о разме­щении военных заказов Гитлера в промыш­ленности Германии. Надо найти ход в этот Цвайгштелле-пять.

— Через блондинку?

— Между прочим, ее зовут Дорис Ше­рер, она унтерштурмфюрер.

— А что она там делает?

— Должность у нее небольшая, но Ше­рер пользуется неограниченным доверием и имеет доступ к самым секретным мате­риалам.

— Суровая особа. Не подступиться.

— Цвайгштелле очень нужен, Гай.

— Понимаю...

Фриц положил ему руку на плечо.

— Я тебя торопить не буду. Тут с на­лету ничего не выйдет. Но какая она там ни суровая, а все равно — ест, пьет, ды­шит. Думаю, на пистолетный-то выстрел она тебя к своей особе подпустит? — Фриц еле заметно улыбнулся. — И еще сдается мне, что у красивой женщины, даже если она закоренелая фашистка и ходит в эсэсовском мундире, не об одном фюрере мечты.

— Вообще-то и Христовы невесты детей рожали, это факт.

— Ну вот видишь...

Гай снял для себя квартиру в одном из новых кварталов около Цицероплац. Граф не мог ютиться где попало, поэтому ему потребовалась квартира из трех комнат. С домовладельцем он договорился о меб­лировке и о приходящей прислуге.

В таком большом и многолюдном горо­де, как Берлин, человеку легко затерять­ся. Но все же Гай учитывал возможность неожиданной встречи на улице, скажем, с блоквартом Литке. Это было единствен­ное, чего он должен опасаться, и на такой случай он заранее приготовил меры безо­пасности. В их ряду наиболее надежной была одна: в публичных местах всегда пер­вым обнаруживать своих знакомых, что­бы самому не попасть им на глаза, если ты этого не желаешь.

Острая наблюдательность еще ни разу не подводила Гая. К тому же в роли графа ему придется вращаться совсем на других орбитах, где встреча с людьми типа блокварта Литке маловероятна. Так что, выра­ботав в своем сознании сигнальную систему тревоги, он мог больше не отвлекаться мыслью от главного.

Его помощники, Ганс и Альдона, тоже вернулись в Берлин. Ганс возобновил изы­скания в области древнегерманской грам­матики, Альдона приступила к своим ста­рым обязанностям в клинике доктора Пауля.

Гай знал, что Маргарита живет у матуш­ки Луизы, и ему не хотелось беспокоить ее без особой нужды. Но как он ни прики­дывал, без нее было не обойтись уже на самых первых порах. Для осуществления его планов насчет Дорис Шерер требова­лось участие женщины, и лучше всего именно такой, как Маргарита.

Но прежде чем потревожить ее, Гай про­вел подготовительную работу, которая за­няла почти две недели.

Когда-то Ганс, Альдона и Рубинштейн легко добыли ему массу сведений о де­вушке из витрины. Сейчас под рукой не бы­ло продувного Рубинштейна, а главное — объект на сей раз был совсем другого порядка. Любая, даже самая тихая возня вокруг унтерштурмфюрера Дорис Шерер могла обратить на себя внимание геста­по. Альдоне и Гансу приходилось действо­вать с предельной осторожностью.

В конце концов Гаю стало известно не очень-то много.

Жила Дорис Шерер одиноко, занимала пятнадцатиметровую комнату в доме неда­леко от Александерплац. Работала она с девяти утра до шести вечера, но иногда задерживалась и до десяти. Судя по раз­ряду кафе, которые она предпочитала, унтерштурмфюрер Шерер деньгами не сорила. За время наблюдения она два ра­за посетила кинотеатр (фильмы отечест­венные) и один раз — цирк. Везде и по­стоянно была одна. Дополнительный штрих: ни Ганс, ни Альдона ни разу не видели улыбки на ее лице. Зато Ганс имел воз­можность увидеть однажды выражение холодной ярости, которую вызвал какой-то сильно подвыпивший юнец, пытавшийся сделать Дорис Шерер у кассы кинотеатра весьма недвусмысленное предложение. До­рис ничего ему не сказала, она только расстегнула кобуру пистолета — и юнца как ветром сдуло.