Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Самое поразительное, что представление о Наполеоне как об узурпаторе-чужестранце, который сбил Францию с пути истинного, разделяли даже интеллектуалы, исповедовавшие космополитические убеждения. К последним, безусловно, принадлежала французская писательница Жермена де Сталь, которая пыталась убедить соотечественников в том, что французам есть чему поучиться у англичан и немцев в области литературы и философии. Еще в 1800 году де Сталь выпустила книгу «О литературе», в которой противопоставила «две совершенно различные литературы»: северную (английскую, немецкую) и южную (французскую, итальянскую). Писательница утверждала, что меланхолическая, чувствительная северная литература (восходящая к Оссиану) гораздо больше соответствует новому времени, чем ясная и гармоническая южная (восходящая к Гомеру). Уже эта – достаточно робкая – попытка поколебать традиционную уверенность французов в превосходстве их словесности вызвала нападки критиков. Когда же де Сталь подробнее разъяснила те же мысли в новой работе – «О Германии» (1810, изд. 1813), эта ее книга была не только запрещена, но и уничтожена, а сочинительницу Наполеон изгнал из Франции. Терпимость и открытость г-жи де Сталь по отношению к зарубежной культуре, казалось бы, не подлежат сомнению. Тем не менее в книге «Размышления о Французской революции» (изд. 1818) она тоже винила во всех злоключениях Франции иностранное происхождение Наполеона. Писательница утверждала: «Если бы французская нация, вместо того чтобы избрать этого ужасного чужестранца, который использовал ее в собственных интересах, да и в том не преуспел, – если бы французская нация, говорю я, в ту пору, несмотря на все заблуждения, еще сохранившая большую часть своего могущества, сделала выводы из своей десятилетней истории и сама позаботилась о своем политическом устройстве, она и поныне служила бы образцом всему миру».

Подозрительное отношение ко всему чужеземному было у французов, что называется, «в крови». Неприязнь многих адептов классического искусства к нарождающемуся романтизму во многом объяснялась тем, что «настоящие французы» видели в пропаганде нового направления искусства попытку навязать Франции чужие (английские или немецкие) эстетические вкусы.

На бытовом уровне иностранцы очень быстро «прижились» в Париже, были приняты большинством населения, но к чужеземным культурным традициям (например, театральным) парижане привыкали с большим трудом. Это хорошо видно на примере англо-французских отношений.

На протяжении всей эпохи Империи Франция и Англия находились в состоянии войны, и англичане не имели возможности посетить Францию, но как только Наполеон пал, они бросились наверстывать упущенное. Меттерних в мае 1814 года писал жене из Парижа, что на французскую столицу обрушился настоящий «ливень» из англичан; каждый день их прибывало сюда по пять-шесть сотен. Многие французские аристократы, вынужденные во время Революции эмигрировать в Англию, были рады принять в Париже своих английских друзей. Число приезжих из Англии с каждым годом увеличивалось; они составляли больше половины всех иностранцев, живших в парижских гостиницах. Англичанин, приехавший в Париж в 1816 году, восклицает в письме к родным: «Где же здесь французы? Нигде! Все кругом английское! На улицах все сплошь английские экипажи!» Судя по сведениям, опубликованным в марте 1822 года в официальной газете «Монитёр», в 1815 году во Франции побывало почти 14 000 англичан, в 1821 году – уже более 20 000. Число англичан в Париже немного уменьшилось только в 1819 году – по причинам сугубо политическим: оккупационный корпус, которым командовал герцог Веллингтон, покинул Францию, и многие штатские англичане, испугавшись мести со стороны французского простонародья, предпочли выехать из Франции вслед за военными. Дело в том, что в английских солдатах и офицерах парижане видели оккупантов и потому относились к ним неприязненно.

Но в 1820-е годы былая вражда забылась. Англичане, приезжавшие в Париж в это время, были по преимуществу туристами и охотно тратили деньги на всевозможные развлечения. Их привлекали парижские модные лавки, рестораны и театры, парижские бульвары, а мужчин – еще и парижские женщины легкого поведения (которые были очень рады увеличению спроса на их услуги). Англичане не скупились, оплачивая все эти удовольствия. Недаром в ту эпоху за английским столом можно было услышать такой тост: «С любовью к свободе – в Лондон! С желанием учиться – в Эдинбург! С полным кошельком – в Париж!»