Партия жертвы

– Где они жили?

Мой собеседник молчал, и я переспросила:

– В какой именно квартире? Где был вход? С улицы? Или со двора?

– Вход со двора. Под арку налево. Верхний этаж, – отчеканил он, снова как будто читая по бумажке. – В последний раз я интересовался этим вопросом в начале девяностых, когда открыли архивы милиции. Этот адрес фигурировал в сводках. Я даже побывал там, ну а сейчас… Насколько мне известно, последняя хозяйка завещала квартиру в какой-то культурный фонд… Деталей я не знаю.

– Кто она – хозяйка? Если были в квартире, вы ведь видели её? Она из той семьи?

– Я не знаю. Видите ли, сударыня, когда я появился у неё на пороге в девяносто четвёртом, я… Как бы сказать… Был молод, у меня висела диссертация недописанная, мне нужно было открытие. И вот я собирался пытать девочку из семьи людоедов, а встретил… бабушку после инсульта: руки трясутся, лицо наполовину парализовано… Я не стал копаться, кто она, что она…

– Но она могла быть одной из девочек из той семьи?

– Ну да, могла. Судя по фамилии, по документам она… прожила там всю жизнь.

Я поблагодарила его и спросила, сколько должна. Но, к моему удивлению, мой собеседник не взял денег. Сказал: «не за что» и повесил трубку. Он, наверное, решил, что я – охотница за «жареным». Но как я могла рассказать, что живу в той самой квартире?

Я шла домой на ватных ногах. Те вещи, что я видела: зубы, кольца, обувь… и волосы… Господи, волосы! Парики, которые делала её мамаша после войны! Сообразив, из чего они были сделаны, я едва сдержала тошноту.

Тот же сладковатый затхлый запах, что вечно стоял в квартире, ощущался теперь и на лестнице. От него першило в горле, грудь распирал кашель. Запах смерти пропитал это место насквозь. Он не выветривается от сквозняков. Он в этом месте навечно.

«Она мне ничего не сделает, – повторяла я про себя, поднимаясь по ступеням. – Это немощная старуха. Она ничего не сможет мне сделать».

С этой мыслью я переступила порог квартиры и едва не столкнулась с ней. Старуха ждала меня: лицо перекошено, руки трясутся, глаза лихорадочно блестят. По спине побежали мурашки.

– А ты, оказывается, воровка! – зашипела бабка.

Я хотела пройти мимо, но она схватила меня за предплечье своей жилистой рукой, от которой несло сырым мясом.

– Кто тебе позволил взять пуанты?!

Её рука ходуном ходила, но вцепилась она крепко. Мне с трудом удалось отодрать от себя скрюченные пальцы.

– Они не ваши! – выпалила я, освободившись.

– Мои! – взревела старуха.

Но я не сдавалась:

– Я не слепая – видела инициалы. И размер я в состоянии оценить. Они вам и на нос не налезли бы!

– Лучше тебе их вернуть, – её голос вдруг стал тише и оттого прозвучал зловеще. – Ты не знаешь, чьи пуанты надела.

– Я танцую в своих собственных пуантах. Они мои. А если вы о предыдущей владелице… – я долго не решалась произнести это, но всё же выдала: – Если она одна из тех, кого вы сожрали, то ей уже всё равно!

Старуха дёрнулась всем телом, как будто её током ударило.

– Что?! – взревела она. – Ты что врёшь? Как выдумала такое?

– Ну-ну, – распалилась я. – Давайте, расскажите сказку про эвакуацию! Я знаю всё. Про вашего отца – он ведь сидел за людоедство, про вас с сестрой. Ни в какой Перми вы не были! Здесь, в этой самой квартире, вы расчленяли людей! Я видела их вещи: кольца, зубы, волосы… Скажите ещё, что это вам бабушка в наследство оставила!

Старуха пожирала меня глазами. На её губах блестела пена.

– Ты ничего не знаешь! Ничего не знаешь, пигалица! Зачем врёшь про меня?

– Это вы врёте! С первого слова и до последнего – одно враньё! Кошки шугаются вашего вида – где вы берёте мясо, а? Прикармливаете их, а потом забиваете по старой привычке?

Старуха вся затряслась.

– Я была в эвакуации, – выдавила она, стиснув зубы до мерзкого скрипа. – Здесь жил мой отец с мачехой и её детьми. Я была в эвакуации с училищем.

– Ну, конечно! С вашей-то фамилией вы были в эвакуации! – выдала я и, заметив удивление в её глазах, добавила: – Да, я и это знаю! Мне много чего теперь известно. Так чем вы меня накормили тогда, а? Кошками? Или у вас ещё человеческое в запасе осталось?

– Ах ты! – Старуха двинулась на меня, и её впалые глаза засверкали. Будь у неё под рукой нож, она бы набросилась. Но я не испугалась.

– Я знаю всё о вашей семье, но и вы знаете, кто я! Знаете, потому-то шагу не даёте мне ступить и в комнате шаритесь, когда меня нет, – думали, не замечаю? Само Искусство говорило с вами. Вам было суждено встретиться со мной! И вы… Только троньте меня! Помните стихи, что были в программах?

«Траур вечный день из дня Будешь носить. Погубившему меня В жизни мёртвым быть».

Мой собственный голос звучал как чужой, когда я читала это четверостишие. Старуха, пошатнувшись, отступила назад.

– Что? Откуда? – зашептала она, как будто не понимая.

– Только троньте меня! – повторила я. – Только попробуйте сделать мне то же, что Виктору!

– То же, что Виктору… – она снова попятилась, ощупывая левую сторону груди и морща «живую» половину лица. – Ты не верь ему… Не верь. А спроси-ка лучше, что он сделал…