Парус

Старик и старуха мгновенно поняли, что не надо дальше расспрашивать, не надо. С деликатной поспешностью простых, душевных людей наперебой успокаивать стали, утешать:

– Ничего, ничего, дочка! Всё наладится! Вона у нас Кольша… зеть… тоже, какой тяжёлый был – выходили! Поправится, как пить дать! Да-а!..

И замолчали оба. И не знали, куда глядеть. И словно взбаламученные их мысли, за окном неслись, рябили по косогору утренние рослые тени вагонов.

Чуть погодя старик кхекнул и начал с другого, поинтересовавшись, где Катя и Митя сели. На какой станции?

Катя назвала городок, что с юга-запада присоседился к Алтаю.

– Смотри ты, и мы там! – обрадовался старик. – Рядом с ним мы. Шестьдесят вёрст до деревни нашей… – И вдруг прищурился дошло: – А ты, никак, дочка, наша – деревенская, а? Иль ошибаюсь я? Может, городская?

– Да из деревни мы! – рассмеялась Катя. – Из Зыряновского района. Два с половиной года и в городе-то.

– Из Зыряновского, значит? – словно подвох готовя, подозрительно переспросил старик.

– Да, да! И я вас знаю! Вы – Панкрат Никитич! (Старик и старуха испуганно переглянулись.) Вы из Покровки! А мы – рядом, из Предгорной!

– Из Предго-о-орной? Замляки-и? – выпучил глаза старик. – Да что ж ты цельны сутки-то молчала? А? Да-а! Сутки едет – молчит! Знает – и молчит! Ну и ба-аба! – мотал он удивлённо-радостно головой.

Быстро выяснилось, что, оказывается, Панкрат Никитич знает Дмитрия Егоровича. И знает давно. Ещё со времён Колчака, когда остатки его армии наплескало со стрежневой Транссибирской на Алтай, и они долго усыхали там в двадцатые годы по глухим, медвежьим углам. Дельный, толковый был командир Дмитрий Егорович. Не какой-нибудь горлопан залётный с кобурой да в кожане, а свой, доморощенный, из крестьян. Хоть и до революции ещё своим горбом в образованные выбившийся, а всё одно свой, потому как на той земле, откуда вышел, остался, потому как понимал, жалел мужика. Этот не сыпал людей в бой, как картошку. Этот иногда и улепетнуть от противника за стыд не считал. Полежит в кусточках, отдышится, перекурит, да и ударит совсем по другому селу, где его… ну никак этим разом не ждут. И ударит совсем уж «бессовестно» – на рассвете: и бегут колчачишки, подштанники поддёргивая да матерясь. Осторожный был партизан Колосков, хитрый. Не пришлось, правда, Панкрату Никитичу быть под его началом – в других местах с винтовкой бегал он в то время по тайге, но наслышан был про дела боевые Дмитрия Егоровича, много наслышан. А после, уже в коллективизацию, и встречался с ним не раз. Уже лично. Бывал тот и на пасеке у него. А вот и со снохой да внуком его довелось познакомиться. Да где! В поезде! Скажи кому – не поверит! Деревни-то в пятнадцати верстах друг от друга!

Тут же вспомянули сторонку свою родимую, и, объединённые тихой и радостной благодарностью к ней, умолкли, вслушиваясь в перестук колёс… Но быстро пробежала череда приятного и радостного мимо Кати, и опять виделся ей одинокий за околицей тополь, и рядом с ним – Иван. Ссутулившийся, в телогрейке, с сидорком в руках. Какой-то сразу осиротевший. Точно разом и навсегда отрубленный от родных. От отца, от жены, от сына… Толпились низко злые непролившиеся облака, отрешённо шуршал сохлой осенью тополь, а мимо, вниз по угору, к зябнущему Иртышу, к переправе, уже двигался обоз с новобранцами. С колотливым по́звяком копыт и колёс о камни, с сырыми скрипами телег. Без плясок, без гармошек. Как пухом, облепленный бабами, ребятишками и стариками… Улыбка Кати стала остывать.

4

Митька достал из своего баульчика тетрадку и остро отточенный карандаш. С обложки тетрадки сморщенным, мудрым яблоком улыбался народный поэт Абай в тюбетейке. Пониже него было написано: «Дорожные наблюдения и впечатления Дмитрия Колоскова».

Раскрыв тетрадь, Митька посмотрел в окно на убегающие лесистые взгорки, на пятящиеся в небо высокие скалы. Укрепил поудобнее руку на баульчике и написал: «Природа горного Алтая довольно-таки разнообразна и интересна».

Панкрат Никитич проследил за Митькиным взглядом в окно, затем за петляющим карандашом, любознательно спросил:

– Митя, и чего это ты отметил в тетрадку?

– Я записываю дорожные впечатления, дедушка. Мне так посоветовал Боря, мой друг, – объяснил Митька и озабоченно добавил: – Боюсь только, не хватит тетрадки – дорога предстоит ещё довольно-таки длинная.

– Ишь, ты! – хлопнул себя по коленям старик и поделился со всеми восхищённым взглядом.

Катя погладила Митькину голову, сказала:

– Он у нас круглый отличник! – но, увидев смущение Митьки, смягчая его, поспешно добавила: – Как и его друг Боря.

Митька мягко отстранился от материной руки, склонился к тетрадке и запетлял карандашом дальше.

В прошлом году, вконец измученный обещаниями, Митька не выдержал и пошёл записываться в школу сам. Один.