Пастушок

– Спасайтесь! Бегите! Прячьтесь! – крикнул он так, что Ставер зацепил пальцем не ту струну, – сюда едет Вольга Всеславьевич!

Глава шестая

Даниил шёл к Почайне, купаться. Было ему невесело. Так невесело, что не мог он думать о поручении Мономаха. Выйдя из города через Северные ворота, мимо которых бежала речка, гусляр направился к лесу, откуда она текла. Путь его лежал среди рощ берёзовых и осиновых, что шумели едва проклюнувшимися листьями на крутых прибрежных холмах. Даниил шагал по этим холмам, слушал птиц и думал, что никого не сможет он любить так, как любит Евпраксию. Интересно, сколько ещё безумцев льют слёзы из-за неё и не хотят жить? И о ком вздыхает она сама с такими же мыслями?

За холмами до самой опушки леса лежало большое поле, пересекаемое Почайной. Как раз по этому полю гнался во сне за Евпраксией жеребец с пылающими глазищами. Здесь гусляр и решил купаться. Оставив позади рощу, он подошёл к реке, над которой звонко кружились коричневые стрекозы, и огляделся по сторонам. На западе и на юге к полю примыкал лес вековой, дремучий. На севере он был редким. Там стоял Вышгород златоглавый. Со всех его колоколен струился звон. Он достигал речки, хотя сам Вышгород за дубравами виден не был. Солнце уже висело не над Днепром, а над лесом. Близился вечер. Жара стояла июльская. А ведь только-только начался май! Но, пока Данила стягивал сапоги, рубашку и шаровары, на западе появилась большая туча. Вскоре она заслонила солнце. Почай-река потемнела, сделалась неприветливой. Подул ветер.

Когда гусляр по песку с ракушками входил в речку, случилось то, чего он боялся. Из омута под ракитами прозвенел короткий девичий смех. Он длился одно мгновение. Даниил поглядел на омут. Хоть ничего он там не увидел, кроме ленивой, тёмной воды, купаться ему решительно расхотелось. Кто под водой? Утопленница? Русалка? Истину говорила матушка про Почай-реку! Но что ж теперь, трусить? Перекрестившись, вошёл Данила в воду по грудь и быстро поплыл к противоположному берегу. Не доплыв, повернул назад. Вода была ледяная. Речку питали подземные родники из-под лесных топей.

Туча уже висела почти над Киевом. Из неё высверкивали ветвистые, ярко-синие молнии. Совершенно окоченев, непослушный сын выбрался на берег и торопливо оделся. А вот когда он нагнулся подобрать гусли, из рощи выехал всадник на вороном, красивом коне. Всадник был огромен, широк лицом, узкоглаз. На поясе у него висел кривой сарацинский меч, а пуговицы его синего кафтана были из чистого золота и мерцали в грозовом сумраке, как глаза жеребца, увиденного во сне Забавой Путятишной. Оглядевшись по сторонам, Ахмед направил коня прямо на Данилу. Тот, выпрямляясь, также оглядел берег – нет ли хоть камня тяжёлого или палки увесистой? Но какое там! Перед ним лежали только ракушки да гусли звонкие. Чем отбиться?

Остановив храпящего, фыркающего коня шагов за двенадцать от гусляра, турчин рассмеялся и произнёс хриплым голосом, медленно подбирая слова:

– Ну что, Даниил, погулял с Забавой? Разве не передали тебе, что если ещё хоть раз ты с нею заговоришь – на куски порву?

– Если ты собрался рвать меня на куски, то сойди с коня и саблю отбрось, – предложил Данила, – я безоружен.

Турчин заржал опять, скаля зубы.

– Саблю сию пожаловал мне великий греческий царь! Я таким оружием не бросаюсь. Да и поможет ли тебе это? Я ведь в полтора раза выше тебя и в два раза шире! Таких, как ты, семерых голыми руками убью. А если мне будет лень спрыгивать на землю – конём стопчу я тебя, Данила! Куда ты от меня денешься?

– Но зачем же проливать кровь, если оба мы – христиане? – миролюбиво спросил гусляр, – ты лучше скажи, чего тебе надо! Договоримся.

– А я уже говорил. Но ты ведь меня не понял! Мой господин, Михаил-патрикий, женится на Евпраксии. Для чего ты её позоришь?

– Какой позор? Я просто по улице с ней прошёлся! Сама звала.

Глаза у Ахмеда налились кровью. Видя, что точно уж быть беде, Данила прибавил:

– Не убивай меня, храбрый витязь! Если отпустишь, то моя матушка даст тебе много золота.

Над Днепром полыхнула молния. Покачав громадною головою, Ахмед зацокал языком так, что гром потерялся за этим цоканьем.

– Ты – дурак, Данила! Но так и быть, убивать я тебя не стану. А поучить – поучу.

С этими словами Ахмед снял с пояса плеть. Данила не мешкал. Раньше, чем шпоры вошли в конские бока, он прыгнул вперёд, резко наклонился, взял горсть песку и бросил его Ахмеду в глаза. Турчин заревел, заморгал, затряс головою. Отшвырнув плеть, схватился за саблю. Но был Данила проворнее. Зайдя сбоку, он так толкнул вороного, что тот, в ужасе заржав, повалился набок и придавил своего наездника.