Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь?

Папа очень любил это слово! Слово «работоспособность» у него было эквивалентно слову «человек» в целом. Причём, в понятие «работа» входил исключительно ручной труд, даже не механизированный. То есть мотыгой, или киркой в штольнях выбивать уголь и выкатывать его на вагонетках вручную – работа. Косить – так с пяти утра и только вручную косой или серпом. Сенокосилки папа ненавидел, и людей, пользующихся ими, считал «бездэлниками». Подъёмный кран для него тоже был извращением, потому что «если станавица в рад, можно друг другу кирпичи брасат». Когда папа случайно увидел по телевизору Арнольда Шварценеггера, он плюнул в экран со словами:

– Тфу на нэго! Он самсэм нэ работоспособен! Он у нас в калхозе даже два часа бы нэ мог работат!

Аделаида спросила:

А зачем Шварценеггеру работать в вашем колхозе, коли вы сами все оттуда сбежали, он гребёт миллионы в Голливуде только показывая своё тело?

– Вот именно! Потому тфу на нэго!

«Именно» почему, Аделаида так и не поняла: то ли потому, что Шварценеггер беззастенчиво показывает свой голый торс, то ли потому, что отказывается ехать в папину деревню, зарабатывать колхозные трудодни.

Кагда человек голодни ни мозги не работают, ничего! Может ты нэ кушала потому «три» получила?

«Да что он, опять домой бегал звонить?! – Адель разозлилась не на шутку. – Ходил, молчал, вроде как нормальный. Всё было спокойно и хорошо. Что опять произошло?» На следующий день она решила пить только кефир. Двух бутылок вполне должно было хватить.

Кефир пошёл хорошо, но ровно через час после употребления напитка живот закрутило так, что Адель поняла – ей ни до туалета не добежать, ни даже до грядки с огурцами! Еле-еле она на полусогнутых доползла до деревянного красавца. Через десять минут вроде как полегчало. Но, не успела она по тропинке пройти даже полпути, как пришлось пташкой лететь обратно. «Чего вообще мне выходить, раз такое дело?» – с тоской констатировала она, задыхаясь от вони и тщетно пытаясь разогнать мух, садящихся то на пол с огромными щелями, то на лицо.

Почти к вечеру, оставив в туалете часть собственных кишок, Аделаида вернулась в дом.

Пришёл с прогулки папа. Он заглянул в комнату и, увидев, что Аделаида сидит за столом, подперев рукой лоб, посчитал, что она «занимаэтса», не сказав ни слова, снова ушёл. Вернулись с работы дядя Петя и тётя Зина.

Сходив по нужде в теперь уже абсолютно непригодный для посещений туалет и увидев Аделаидино бледное лицо, тётя Зина всё поняла. Она заварила какой-то страшно горький отвар, но лучше стало уже через полчаса. Л назавтра Аделаида сдавала химию.

Химия, понятно, удалась ещё меньше, чем предыдущие два экзамена. Ей попала идиотская «коррозия металлов», и она кроме как ржавчину на сваях у сочинского пирса ничего не смогла припомнить. Правда, по органической химии что-то бессвязно лопотала, выказывая чудеса познаний, стараясь отличить бутан от октана, ну ей и поставили очередной «трояк»! «Где справедливость?! – страдала по дороге домой Адель. – Я так классно отвечала по биологии и тоже получила „три“. Неужели совсем не играет роли, знаешь ты предмет или нет?».

Чтоб прийти в хотя бы приличное расположение духа, Аделаида решила сходить в баню. Нет, она и до этого за месяц уже три раза искупалась, но тётя Зина ей сказала, что в общей бане есть, оказывается, какая-то парилка. «Парилка» от слова «париться». Там так жарко, что ты потеешь, и от тебя пар идёт. Так вот: приходишь в эту парилку, садишься себе на деревянные полки и потеешь. Чем выше полка – тем жарче. «На самой высокой вообще сидеть невозможно! – объяснила тётя Зина. – Зато чем больше потеешь, тем больше худеешь! Эго жир тает и течёт по тебе!» «Это ж кому невозможно?! – про себя громко возмутилась Адель. – Это мне-то невозможно?! Не знаете вы меня, дорогущая моя тётя Зина! Час минимум высижу!»

Только как узнать, что час уже прошёл? Ага, зайди гуда в часах, так они испортятся.

Адель вдруг вспомнила, что у тёти Зины в ящике кухонного стола как-то видела старые мужские часы. Они то шли, то не шли. Адель решила взять их с собой в загадочную «парную». Она завернула их в прозрачный целлофан, чтоб не испортились от пота, и нацепила себе на руку. Папа, конечно, не мог отпустить её в баню одну. Он увязался за ней, хотя и терпеть не мог купаться. Папа взял себе билетик в кабинку, а Аделаида, естественно, не раскрывая своих намерений, сказала, что ей в общей бане больше нравится.

Людей, желающих помыться, было битком. На проходной стояла толстая, очень сисястая тётка, которая пропускала вовнутрь по мере выхода искупавшихся: двое вышли – двое зашли, трое вышли – трое зашли. И не надо рассказывать, типа «мы все вместе», сисястую это не интересовало:

Женщина! – кричала она, толкая животом напиравшую на дверь тётку с волосами цвета раствора оксида марганца. – У тебя что, повылазило?! Не вишь – двоя вышли! Куда прёшь? Стой и жди своей очереди!