Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан

Какие люди бывают мерзкие! Вот я никогда не хвалю своих детей. Просто не люблю хвастаться. А эта Анна Васильевна как поймает меня на улице, так начнёт: «Вот мой Пашенька, вот мой Пашенька!» Что её «Пашенька»?! Самый настоящий рыжий урод! – мама почему-то блондинов принципиально называла «рыжими». – Он ногтя Сёмочки не стоит! Большого ума не надо – болтать ногами на велосипеде по пустой трассе! Тоже мне – «ве-ло-спорт»! Пусть попробует, как мой сын, походить в бассейн и потренироваться как надо! – но этикет требовал поддержки коллеги в телефонном разговоре, глубокого понимания темы предмета, сочувствия, единения мысли и чаяний. Поэтому мама всегда хвалила Пашеньку до горловых спазмов.

Мама так и сидела перед телефонным столиком, прижимала плечом трубку к уху, а руками растирала колено, которое постоянно ныло «на погоду», и весело щебетала. Вдруг движения её рук замедлились, и через секунду вовсе остановилось.

Не поняла: о чём вы говорите, Анна Васильевна?! Что значит «директорская» работа по математике? Да? Была такая?.. Правда?! Что, вы говорите, Пашенька получил? Ах, да, «пять»… Нет, не знаю, сейчас спрошу… я эти дни была так занята, так занята, у нас комиссия из горкома была, потом гости всякие… Нет! К нам Василия старший брат приезжал из деревни… нет, не надолго… Но всё равно – вы же знаете, как это всё выбивает из колеи… Приготовь ему, убери, постирай… ну – посторонний человек в доме, что вы хотите?! Да, да… И потом – моя дура опять с температурой слегла… Так что, вы говорите, Пашенька сказал, она получила? Да?! Надо же! Ой, ой, у меня на плите суп горит! Ой! Поставила и совсем забыла! Ой, извините, извините! Да, конечно позвоню! Пока, пока!..

Аделаида всё поняла. Она, не сводя с мамы глаз, замерла посередине комнаты с горшком герани в руках, которую собиралась полить.

Вот она, расплата, и пришла! Точно мама и папа говорят – ты от нас ничего и никогда не скроешь! Рано или поздно мы всё равно всё узнаем! Так уж лучше рано! Говори сама! А вот она сама-то и не сказала. Думала, пронесёт. Не пронесёт! Ни сейчас, ни потом, и никогда!

Аделаида сперва было дёрнулась, чтоб быстренько вспомнить и произнести хотя бы сейчас давно заготовленную речь, но, глянув на мамино посеревшее лицо, поняла: поздно!

Сперва, словно в предвкушении чего-то из ряда вон выходящего, мама медленно положила трубку на рычаг, аккуратно поправила сдвинувшуюся под телефоном скатёрку и всем телом столь же медленно повернулась к Аделаиде. Так обычно делают дети, которые очень долго просили мороженое и, наконец, его получили. Вот оно – долгожданное и желанное лакомство у них в руках, и никто на свете не сможет сейчас помешать им насладиться. Они медленно-медленно разворачивают обёртку, облизывая пальцы и прохладную бумагу; потом как бы в недоумении крутят его в руке, высматривая место, в которое не жалко впиться зубами. И, кажется, само предвкушение неземных ощущений доставляет им гораздо большее удовольствие, чем таяние во рту сладкого, белого шарика. А где-то на середине стаканчика вообще начинает брать злость и душит разочарование, потому что как ни тяни, но скоро всё это закончится! Однако очень, ну, очень хочется продлить удовольствие! Тогда ребёнок начинает есть ещё медленней, прикасаясь к лакомству исключительно кончиком языка, загибая его вверх и размазывая сладкое молочко по нёбу.

– Аделаидочка! – Елей маминого голоса обратил бы в её веру полмира.

– Иди сюда, детка моя! Так вы писали «директорскую работу» по математике?

– Писали…

– Так что же ты, моя хорошая, получила по этой самой «директорской работе»? – тихо, почти ласково спрашивает мама.

Аделаида прекрасно знает, что Анна Васильевна позвонила вовсе не для того, чтоб сообщить маме о Пашенькиных успехах в велоспорте. Она позвонила убедиться, что её заклятая «коллега» знает о «двойке» своей дочери!

По глухости маминого голоса Аделаида безошибочно определяет степень опасности. Она сутулится и втягивает голову в плечи в ожидании удара.

Что ты молчишь? – мама ещё медленней размазывала мороженное кончиком языка по нёбу. Внезапно игра в кошки-мышки ей надоедает. Она со звериным воплем кидается к двери, за которой живёт кизиловая палка для взбивания шерсти. Мама шерсть не «перебивает», как другие соседки, сидя во дворе посередине распоротого матраса с визжащим прутом в руках. Палка живёт за дверью не для одеяла, а для особых методов воспитания Аделаиды.

Сперва мама хлещет по ногам. Аделаида даже не старалась увернуться, чувствуя себя безмерно виноватой и натворившей дел. Она решает принять наказание, которое заслуживает, без стона и слёз. Однако именно это тупое молчание, как обычно, распаливает маму до исступления: