Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан

Папа любил, когда много и хорошо «физычски» работают. Чтоб до седьмого пота, чтоб вздувались все мышцы и отвалились задние ноги. А потом чтоб домой, где «женщина, у катораво кругли плечи» нагреет в кастрюльке воды, что «памица више пояса» (женщина, у которой круглые плечи нагреет в кастрюльке воду, чтоб помыться выше пояса…) Этот «пояс» тоже очень озадачивал Аделаиду. Слово «помыться» всегда употреблялось в сочетании с «выше пояса». Почему не надо было мыть «ниже пояса», она бы ни за что не смогла объяснить. Потом надо «харашо кушат, спат» (хорошо покушать и заснуть). Все работы, где не были задействованы мужские мускулы, ну, там, инженер, архитектор, папа называл «сиристианскими». Аделаида точно не знала, что это такое, но то, что это нечто позорное, была уверена. Только врачей папа не трогал, несмотря на то, что они мускулами не играли. Папа их боялся больше смерти. Может, именно поэтому он никогда не простуживался, не жаловался на сердце, давление, зубы, уши. Папа вообще не допускал мысли, что кто-то ещё, кроме его жены, имеет право болеть. Он презирал саму болезнь и больных. Презирал и ненавидел физически неполноценных. Папа считал, что право болеть – это прерогатива некоторых избранных со всего мира, во главе которых, несомненно, стояла его «Нанам-джан». Когда папа видел сгорбленного старика, или старушку, то неизменно спрашивал:

– Как можно до это сэбя давесты?! Какой кривой стал!

Но было «плёха» маме…

Аделаиде постоянно делались замечания, это был её образ жизни.

– Убери волосы со лба! Не наклоняйся сильно над книгой! Голову держи прямо! Не сутулься! Так у тебя сколиоз появится! Выпрями спину, а то будешь горбатая!

Как только попадали в общество, обращённое к Аделаиде «не сутулься» и «убери волосы со лба» звучало чисто автоматически, просто чтоб заполнить паузы в разговоре или убить время.

Она «выпрямляла» спину, стараясь ходить «ровно». Но усилий хватало буквально на две минуты. Слабые мышцы спины начинали нестерпимо болеть.

– Папа! Может, мне надо записаться на какой-нибудь спорт? – не раз спрашивала Аделаида, но папа, страшно раздражаясь, неизменно отвечал:

– Какой ещо спорт?! Сдэлай вовремя уроки, вихады ва двор, бегай – пригай и хватит! Будэт харашо!

Аделаида снова, молча опускала голову. Она рисовала в своём воображении их двор, в середине которого стоят деревянные скамейки со столом. Там постоянно возятся соседки, «дворняги», как их называет мама. Они, перекрикивая друг друга, то чистят зелёную фасоль, то с остервенением натирают до блеска алюминиевые кастрюли смесью песка с курьим помётом. За столом мужики пьют вино. Они начинают двухсотграммовыми стаканами. Потом тащат из дому вазы для конфет, рога, копыта. Потом поют. От одной только мысли, что Аделаида вдруг, резко распахнув дверь, как ненормальная, выскакивает во двор в обтягивающих задницу спортивных штанах, и начинает по двору «бегать-прыгать», выделывая всевозможные ужимки и кренделя вокруг пьяных мужиков, у неё подкашивались коленки. Она в свои одиннадцать лет уже вполне отдаёт себе отчёт в том, что у пьяных мужиков будет и науме и на языке, и дело вполне может дойти до поножовщины. А от дворовых поборниц морали за такой «разврат» можно получить недощипанной курицей по темечку.

Аделаида нечасто болела и не жаловалась на недомогание или головную боль. Когда становилось уж совсем невмоготу, и она всё-таки бывала вынуждена это сделать, папа раздражённо бросал:

Глупасты нэ гавари! Какое время тэбэ балет! Замалчи сечаже! Я знаю, ти эта гавариш, чтоби уроки нэ дэлат! Сматри, сэводня пятница, а ва вторник я опят в школу приду! Пасматру, какой у тэбя палажение эст! Ти сам знаэшь: если у тэбя прабелы – исправляй палажение!

Слово «положение», которое папа очень любил употреблять, было не совсем ей понятно, но представлялось в виде тяжёлого дубового стола на четырёх ножках. И этот стол всё должен был упасть и придавить собой Аделаиду…

Но папа умел делать такие штучки, что Аделаида всё ему прощала!

Он посадил перед домом несколько фруктовых деревьев. Потом поставил под ними лавочки. Потом поставил металлическую беседку и пустил по ней виноград. Каждой весной папа ставил на виноград прививки. Это было так интересно! Он отрезал почку с кусочком коры от соседского белого винограда, делал надрез на своём чёрном, закрашивал всё это воском и изоляционной лентой, и уже осенью на чёрной «Одессе» появлялась веточка с белыми плодами! Это было целое волшебство, и никто во дворе так больше не умел! Аделаида очень гордилась своим папой и всем показывала чудесный виноград!

Только как она ни просила его посадить белую «Одессу», папа не соглашался:

– Зачэм нужна?! Шкурка толсты, кушат не вкусно, вино не получится!

А ей этот виноград почему-то напоминал по вкусу крыжовник, который в прошлой жизни покупал для неё деда в кулёчках из газеты, когда они возвращались с моря в городе с названием, похожим на сок, и были такие счастливые и усталые, пропитанные солнцем и солью. Настоящие морские волки!

Ещё папа говорил Аделаиде: