Паутина противостояния

От отчаяния Виталику хочется завыть, расплакаться, провалиться сквозь землю с этими проклятыми черешнями. Только бы не опозорить маму. Ведь она верит ему, она гордится сыном. А он… Он так ее подвел. Мама этого не переживет, она умрет от стыда, пока Мирон через все село будет тащить его, Виталика, за ухо домой. А что скажут соседи?! А вдруг дед отведет его к прокурору?! Точно! Сердце противно ухнуло, а черешневый сок, пропитавший футболку, вперемешку с кровью, резко стынет и липнет как липучка для мух. Точно! Рыжего Кольку дед Мирон тоже недавно поймал — так водил. Прокурор как раз к их сельскому участковому приезжал. Он почти каждые выходные зачем-то сюда ездит. И потом мама рыжего ходила и просила, чтобы в колонию не отправляли. А прокурор сказал, что так и быть, на первый раз прощает, но потом… Ух, страшно подумать, что будет потом! А он, Виталик, — невезучий, его прокурор точно не простит. А если еще и узнает, что это не в первый раз, и что лодку с причала тоже из-за Виталика унесло… Ой, что будет! И проклятый дед совсем рядом!

Когда старик добежал до черешни, Виталику хотелось только одного — исчезнуть. Раствориться. Ведь только так можно избежать расправы, что уготовил для него злобный дед. Мальчик ясно видел суровое, изрезанное глубокими морщинами лицо, седые кустистые брови, пышную снежно-белую шевелюру и устрашающий шрам, пополам перерубивший лицо Мирона — память о войне. Видел и понимал, что пощады не будет…

А потом все исчезло.

На секунду. На мгновение. На один удар сердца.

Виталику показалось, что он упал, что ветка не выдержала, надломилась и он летит к земле… Вскрикнул, но…

Он и правда оказался на земле, вот только удара не было. И чужого сада. И деда Мирона. Не было. Виталик очнулся рядом со своим крыльцом. Грязный, окровавленный, в перепачканной черешней рубашке и рваных штанах, но избежавший встречи со стариком.

Спасенный…

Взлет

Виталий переключил тумблеры. Самолет вздохнул и нежно заурчал, словно шепча: «Ну, ты чего? Что случилось-то, командир?»

Как ответить?

Виталий помнил предчувствия, что накатывали иногда на парашютистов из его полка. Не страх, а именно предчувствия, неясные ощущения, что прыгать сегодня не надо, что лучше не рисковать. И еще он помнил, что никто в таких случаях не смеялся. Даже едкий прапорщик Мельниченко, умеющий так окатить презрением, что двухметровые дылды слезу от обиды пускали, даже он помалкивал. Только кивал с пониманием.

Десантники ошибаются редко.

А пилоты?

Есть ли причина для неясной тоски, что мучает его с утра? Есть ли основания для отказа от рейса? Нужно ли сказаться больным?

— Чего сидим?

Это Сашка, второй пилот. Веселый и веснушчатый балагур. Через два месяца у него свадьба.

— Да так, задумался…

Виталий плавно потянул штурвал, и самолет понесся к краю взлетки. Еще не в небе, уже не на земле.

* * *