Павел Дыбенко. Невероятные приключения уголовника и революционера

Дыбенко: Я с ним расстался в том же 1918 году и затем встречался лишь случайно. Последний раз я его видел в 1930 или в 1931 году в Москве на улице. Встреча была краткой, он рассказал, что работает в одном из вузов в Москве, в каком именно, сейчас не помню».

Что касается верного друга Дыбенко мичмана Павлова, то после бегства своего шефа в Орел, он, от греха подальше, также покинул Москву и через некоторое время на Урале, где возглавлял бригаду в 35-й стрелковой дивизии. Больше его пути с Дыбенко уже никогда не пересекались. Видимо, Павлов вовремя понял, что иметь дело с Павлом Ефимовичем себе дороже. Гражданскую войну Павлов закончил на Дальнем Востоке, командуя 2-й Амурской армией, получил орден Красного Знамени. После окончания Гражданской войны бывший мичман некоторое время служил заместителем командующего частями особого назначения, (печально знаменитые ЧОНы), занимавшиеся карательными акциями против крестьян. Когда ЧОНы перешли в ведение чекистов, Павлова оттуда попросили. Некоторое время после этого он работал инспектором вузов наркомата обороны, руководителем военно-морской инспекции НК РКИ СССР.

Потом его попросили и оттуда. На момент своей последней встречи с Дыбенко, Павлов трудился военруком в Комвузе имени Свердлова, затем занимал достаточно высокий пост начальника управления — члена коллегии НК совхозов СССР. Несмотря на то, что имя Павлова фигурировало в показаниях Дыбенко, и его вполне можно было бы привлечь к уголовной ответственности за художества в 1918 году, никаким арестам бывший мичман не подвергался. Дальнейшая его судьба так же сложилась достаточно благополучно. На начало Великой Отечественной войны Павлов работал председателем общества «Дирижаблестрой». Затем в звании полковника и в должности командира 51-й стрелковой бригады, входящей в состав 4-й ударной армии генерала Ерёменко, участвовал в освобождении Калининской и Псковской областей. В 1943 году по состоянию здоровья Павлов оставляет военную службу и спустя три года умирает после тяжелой болезни.

* * *

Следует отметить, что буквально через месяц в июне 1918 года в наступление на матросов Балтики уже перешел Троцкий. При этом его первой жертвой стал начальник морских сил Балтийского флота А.М. Щастный, обвиненный во всех возможных грехах, в том числе и в… “излишней популярности на флоте”.

В июне 1918 года капитан 1 ранга А.М. Щастный был вызван для доклада в Москву и там неожиданно арестован. Следует отметить, что в тот момент А.М. Щастный действительно находился на пике своей популярности среди матросов, как флотоводец, сумевший перевести в сложнейших ледовых условиях весь Балтийский флот из Гельсингфорса и Ревеля в Кронштадт под самым носом у немцев.

Однако своим подвигом Щастный не только спутал карты советскому правительству в целом, но и лично Троцкому, который неофициально обещал немцам на переговорах в Бресте оставить им Балтийский флот. Разъяренный Троцкий и инициировал арест Щастного, сам выступал на суде главным свидетелем и главным обвинителем. За Щастного, как за Дыбенко, заступиться было некому, и его, после недолгого разбирательства, расстреляли. Для Дыбенко это был сигнал, что он может стать следующим за Щастным. Кроме этого трагическая фигура Щастного была выгодна Дыбенко и Коллонтай, как пример кровожадности большевистского руководства и как повод для новой фронды. Для чего была нужна сама фронда? Да для того же, что и предыдущая — заставить Ленина и Троцкого вернуть влюбленным их наркомовские должности. В данном случае планы Дыбенко-Коллонтай соответствовали планам левых эсеров, боровшихся в то время против гегемонии большевиков в органах советской власти.

Левые эсеры — члены президиума ВЦИК Советов требовали отменить приговор о расстреле Щастного, но это требование было отклонено. Дыбенко, в ответ на смертный приговор Щастному, заявил, что большевики становятся «нашими гильотинщиками и палачами». Коллонтай писала: «Неужели нет ни одного честного большевика, который бы публично заявил протест против восстановления смертной казни? Жалкие трусы! Они боятся открыто подать свой голос — голос протеста. Но если есть хоть один честный социалист, он обязан заявить протест перед мировым пролетариатом. Мы не повинны в этом позорном акте и в знак протеста выходим из рядов правительственных партий! Пусть правительственные коммунисты после нашего заявления протеста ведут нас на эшафот…» Правда, свои “подметные письма” она подписывала именем мужа. На самом деле ни на какую плаху, ни Коллонтай, ни Дыбенко не собирались.