Pavor Nocturnus

Бывает так, что после многолетних пробуждений в собственной постели, оказавшись в другом месте, вначале не осознаешь перемен. Лишь когда я потянулся к прикроватной тумбе, чтобы выключить будильник, понял, что он не звенел. Домашнее одеяло, к тому же, сменилось колючим пледом, а матрац стал вдвое жестче, у́же и неприятно поскрипывал. Тотчас же раздались незнакомые голоса сбоку и приглушенный гул — за стеной… Мои чувства вмиг обострились, точно у дикого животного в незнакомой местности, и я решил притвориться спящим на какое-то время, различая каждый звук. По тем вырванным бессмысленным обрывкам фраз я понял, что эти люди находились здесь наравне с моим положением. Несмотря на все, я ни на йоту не приблизился к пониманию происходящего и решил подробно восстановить в памяти вчерашний день. Это было похоже на просмотр знакомой киноленты в перемотке: сцены мелькали так быстро, что незнакомому человеку понять что-либо было бы затруднительно, но проживший их без труда составит хронологию событий. Я вспомнил и школьных друзей в баре, и драку с певцом, и прекрасную женщину на мосту, и последующий разговор с Фелицией, который стал апофеозом нашего брака… Что же было далее? Этого я не помнил…

Вдруг в комнату вошел мужчина, скромно, но дружелюбно поприветствовавший всех, и его манера общения в одночасье дала понять: он врач.

— Мистер Фирдан, как вы себя чувствуете?

Я приоткрыл, но тотчас же плотно сомкнул веки — белоснежный халат, казалось, стократно усиливал освещение! — и натужно прохрипел:

— Где я?

— Вы не помните, что произошло?..

Все именно так: я находился в больничной палате и самое ужасающее в том, что даже не знал почему… Когда мне удалось открыть глаза, мужчина исчез. На его месте, точь-в-точь повторяя силуэт, стояла Фелиция, внешний вид которой наводил на раздумье: не очередной ли это призрак воображения? Единственным оттенком лица были серые пятна, напоминающие книжную плесень. Сухая, лишенная жизненных соков кожа шелушилась крупинками пепла, а в набухших глазах, казалось не смыкавшихся минувшей ночью, страшила даже не густая сеточка сосудов, а взгляд: пустой, обреченный, безразличный… мертвый… — если словами возможно передать хотя бы долю истины. Никогда прежде я не видел ее настолько измученной.

— Где Виктим? — сказала она низким загробным голосом, сделав крохотный шаг в мою сторону.

Порой вопрос уже таит в себе знание. Сам факт того, что Фелиция спрашивала это, значил одно: Виктим пропал. Как же так… Десятки возможных и невозможных предположений пронеслись в голове, но ни одно не звучало правдоподобно. В тот момент мне самому хотелось знать, что

случилось, после того как она покинула дом.

— Я не знаю, Фелиция. Я не…

Мгновение — и она уже стоит вплотную, а темный осколок винной бутылки с ощутимой колкостью впивается мне в шею. Я скверно знал анатомию, но мне подумалось, что с хирургической точностью режущая грань находилась над сонной артерией, несколько левее адамова яблока. Ладонь так крепко сжимала стекло, дрожа от напряжения, что другие грани резали ее же тонкую кожу. Крохотной кровавой улиткой капля медленно текла по запястью, оставляя за собой неровный след…

— Где он? — вначале прошептала она, чтоб нас не услышали, но не сдержалась: — Что ты с ним сделал?! Говори!.. Или, клянусь, я убью тебя… Он единственный свет в моей жизни, и мне больше нечего терять!

В ней было столько решимости, гнева, отчаяния, что я совершенно не сомневался в ее угрозах. К счастью, к нам тотчас же подоспели медбрат дородного телосложения в сопровождении врача, которые сковали Фелицию в руках и мягко выхватили осколок. Все это время, пока ее силой выводили из палаты, она смотрела лишь на меня и повторяла: нельзя было доверять его мне.

По выходе из палаты врач попросил зайти к нему в кабинет, как только я смогу подняться. И все же еще некоторое время я провел в койке, пытаясь что-либо понять, осознать и вспомнить. На тумбе, кроме стакана воды, лежал мой личный дневник, видимо, найденный персоналом во внутреннем кармане куртки. Я судорожно открыл его на последней странице, однако запись обрывалась тем моментом, какой я и сам прекрасно помнил. Значит, нечто случилось глубоким вечером, иначе я бы написал пару строк перед отходом ко сну. Быть может, мерзавец, который напал на Фелицию утром, вновь явился к нам домой, причем ударив исподтишка, ведь в честной битве я бы смог защитить сына. И сбой в памяти не что иное, как последствие сотрясения мозга. Почему же тогда у меня не болит голова?

Мне подумалось, что название отделения даст крупицу информации, и я спросил об этом соседей по палате. У окна располагалось двое: молодой юноша неподвижно, меланхолично смотрел вдаль, не моргая и не смещая взгляда, а мужчина моего возраста читал книгу и каждые несколько секунд настороженно посматривал на нас, словно мы могли накинуться на него в любой момент. Вначале никто не отозвался на мой голос, затем я повторил громче, и мужчина с книгой сказал:

— Зачем спрашиваешь? Ты же знаешь.